Тут Мириам прервала меня:
— Посмотри на это!
Мы достигли южной границы Центрального парка. Окна всех небоскребов отражали сверхъестественный свет, как будто огромная стеклянная стена горела и сияла сама по себе. Это было красиво, если не считать того, что свет словно делал здания пустыми и покинутыми. Мне припомнилась история, рассказанная рабби Нахманом из Вроцлава,
[108]
о дворце, в котором стоял длинный стол, накрытый для королевского пира, несмотря на то, что дворец был покинут на много лет.
Мириам сказала:
— Не смейся, но я хочу есть.
— Это не повод для смеха.
— Баттерфляй! Я еще могу называть тебя Баттерфляй?
— Можешь называть меня даже Нехби бен Вафси.
— Что это за имя?
— Оно из Пятикнижия. Кроме того, был писатель, который использовал это имя как псевдоним — не помню, писал он на идише или на иврите.
— Баттерфляй, я не могу больше жить без тебя. Это горькая правда.
— Уже не можешь? Так скоро? — спросил я.
Я вовсе не собирался говорить этого. Это сорвалось с моих губ само собой.
— Со мной все происходит быстро. Или быстро, или совсем ничего не происходит, — ответила Мириам.
— А как насчет Макса?
— Я скучаю и по нему тоже.
— И по Стенли?
Мириам передернулась.
— Не упоминай его имени, будь он проклят!
— Где бы ты хотела поесть?
Мириам не ответила. Она взяла мою руку, сжала ее до боли и сказала:
— Баттерфляй, у меня есть идея. Но обещай мне не смеяться над ней.
— Я не буду смеяться.
— Раз ты уже знаешь обо мне правду, пусть все останется как есть.
— Что останется как есть?
— Я буду проституткой, а ты — моим клиентом. Моя квартира будет нашим борделем. Ты будешь платить мне, но дешево. Доллар в неделю или десять центов за ночь. Такие дешевые проститутки были в Варшаве, прямо на твоей улице, на Крохмальной. Разве я менее желанна, чем они? Ты получишь реальную выгоду. Я буду даже готовить для тебя. Люди хватаются за выгоду во всем. Я буду твоим барышом. Ты можешь называть меня шлюхой; с этого дня это станет моим именем.
— А как насчет Макса?
— Он тоже будет называть меня так. Я больше не хочу никого обманывать. Я хочу быть честной проституткой.
Я готов был расхохотаться, но в то же время чувствовал, как жжет мои глаза.
— А как насчет других?
— Каких других? Никаких других не будет.
— Проститутка с двумя клиентами?
— Да, ты и Макс. Если Макс не захочет меня, я буду только твоя. Мне вспоминается история из Библии о пророке, который женился на блуднице. Но я не хочу замуж, я просто хочу быть шлюхой.
— Что мы сейчас будем делать? — спросил я.
— Дай мне десять центов.
— Авансом?
— В Варшаве всегда платили вперед.
— Подожди.
Я рылся в кармане брюк, пока не нашел дайм. Мириам протянула руку.
— На! — Я положил дайм на ее ладонь.
Мириам некоторое время смотрела на монету. Потом взяла ее другой рукой и прижала к своим губам.
— Это самая счастливая ночь в моей жизни, — сказала она.
ЧАСТЬ II
Глава 7
Прошло две недели, а от Макса ничего не было слышно. Может быть, его арестовали в коммунистической Польше? Я звонил Хаиму Джоелу Трейбитчеру, но там никого не было дома. Я проводил ночи с Мириам, но не в ее квартире, а на Парк авеню в квартире лесбиянки, за ребенком которой присматривала Мириам. Мириам представила меня своей хозяйке — Линн Сталлнер — высокой женщине с зелеными глазами и огненно-рыжими волосами, подстриженными под мальчика, и лицом и руками, усыпанными веснушками. Она была курносая, с полными губами. Ее подруга, Сильвия, оказалась маленькой брюнеткой. Обе они были разведены. Парочка отправилась на летние каникулы в Виноградник Марты, а Мириам осталась заботиться о ребенке. В роскошной квартире на Парк авеню Мириам готовила еду для нас обоих. Мы пили вино из «винного погреба» Линн Сталлнер, декорированного под книжную полку. Днем, пока Мириам с маленьким Диди уходила в парк или на детскую площадку, я сидел в библиотеке Линн Сталлнер и читал ее книги, а еще делал заметки по новым темам и задумкам. Иногда я просматривал газету на идише, которую по утрам приносила Мириам.
В каждой комнате квартиры был телефон, и я часто звонил Стефе. Наши разговоры были почти всегда одинаковыми. Где я прячусь в эти жаркие летние дни? Она хотела бы знать, почему я не захожу к ним. Они с Леоном собираются провести месяц в отеле в Атлантик-Сити. Они были бы рады взять меня с собой. Стефа была недовольна мной:
— Я разочарована в тебе, Ареле. Вместо того чтобы сосредоточиться на своей работе, ты валяешь дурака с разными никчемными людьми.Я верю в тебя и в твой талант, но ты делаешь все, чтобы погубить себя. Леон восхищен твоими произведениями на идише, но кто в Америке читает на идише? Ты завяз в трясине и никогда оттуда не выберешься. Писатели на двадцать лет моложе тебя становятся богатыми и знаменитыми, а ты прилип к чему-то больному, гниющему, скорее мертвому, чем живому. Леон предложил заплатить кому-нибудь, чтобы перевести твои произведения на английский. Другие бы кинулись использовать шанс, который он тебе дал, а ты ничего не делаешь, чтобы выбраться из затруднительного положения, в котором оказался.
— Стефеле, литература не так важна для меня, чтобы ради нее становиться попрошайкой.
— А что для тебя важно? Я еще могла бы понять, если бы ты был набожным человеком, как твой отец, или сионистом, который хочет заново отстроить еврейское государство. То, что ты делаешь, все твое поведение, это чистое самоубийство. Откуда ты говоришь?
— Из своего кабинета.
— Врешь, ты не в своем кабинете.
— Откуда ты знаешь?
— Я звонила в редакцию, и они сказали, что тебя там нет.
— Зачем ты звонила?
— Потому что Леон закончил свои дела раньше, чем ожидал, и мы завтра уезжаем в Атлантик-Сити. Я звонила, чтобы попрощаться.
— До свидания, Стефеле. Хорошей тебе погоды.
— Где ты?
Я помолчал, потом сказал:
— Я стал бэбиситтером у матери-лесбиянки.
— Ты надо мной подшучиваешь, что ли?
— Я не подшучиваю.
— Подожди секундочку, кто-то звонит в дверь. Я сейчас вернусь.
