Это был человек, которого я знал с детства, Миша Будник, мой земляк, который жил в Билгорае в то время, когда местечко было оккупировано австрийцами. Я в те дни еще посещал Бет Мидраш и уже начал писать. Миша был на каких-нибудь пять лет старше меня — вольнодумец, который брил бороду, носил высокие сапоги и кавалерийские галифе. Австрийцы конфисковали бычков у местных крестьян, и Миша перегонял их в Рава-Русска, где их грузили в товарные поезда, идущие на итальянский фронт. На обратном пути из Рава-Русска Миша занимался контрабандой табака из Галиции. Он и его жена, Фрейдл, тоже контрабандистка, приехали в Нью-Йорк, разыскали меня, и мы заново подружились. Они были моими постоянными читателями. У них были две дочери, обе замужем. Я нечасто вспоминал об этих друзьях, от которых получил приглашение занимать комнату в их доме, когда бы мне этого ни захотелось. Фрейдл готовила для меня старые билгорайские кушанья, по-приятельски называла меня на «ты» и часто целовала. И муж и жена в Америке стали анархистами.
— Миша! — воскликнул я.
— Ареле!
Миша выскочил из машины, обнял меня, и я почувствовал на щеке его жесткую щетину. Он был шести футов ростом и славился своей силой. Я непроизвольно воскликнул:
— Это чудо! Дар небес!
— Чудо, да? Откуда ты среди ночи?
Я принялся объяснять Мише мои проблемы — смертельно больной друг в отеле «Эмпайр» и газета, которая должна опубликовать мою чудовищную ошибку. Он стоял и смотрел на меня, качая головой. Потом оборвал меня:
— Ты в трех кварталах от «Эмпайр». Залезай!
Менее чем через минуту мы оказались перед отелем.
— Что с твоим другом? Инфаркт?
— У него были проблемы с простатой, но, очевидно, ему внезапно стало плохо.
— Идем, мы отвезем его в больницу. Он писатель?
— Нет.
— Как его зовут?
— Макс Абердам.
Миша сердито выпучил черные глаза.
— Макс Абердам в Нью-Йорке? Здесь, в гостинице?
— Ты его знаешь?
— Он взял у Фрейдл пять тысяч долларов и удрал к большевикам в Польшу.
— Я не подозревал, что ты его знаешь, — заикнулся я.
— Хотел бы не знать. Он стащил у Фрейдл деньги, отложенные на черный день.
— Миша, человек смертельно болен!
Мы вошли в вестибюль отеля. Клерк, дремавший за стойкой, открыл заспанные глаза:
— Да?
— В каком номере Макс Абердам? — спросил Миша Будник.
— В каком бы ни был, среди ночи вас к нему не пустят.
Клерк цедил слова сквозь зубы.
— Макс Абердам болен. У него сердечный приступ! — повысил голос Миша.
— Насколько мне известно, здесь ни у кого не было никакого приступа. — Клерк открыл огромную книгу, поискал в ней и сказал: — Здесь нет никого с таким именем.
В этот момент я вспомнил, что Макс Абердам зарегистрировался в гостинице под другим именем. Он сказал мне под каким, но я забыл его.
Миша Будник уставился на меня.
— Послушай, я ничего не понимаю, — сказал он. — Ты что, шутишь?
— Возможно, это и похоже на шутку, но, к несчастью, это правда.
— Макс Абердам здесь?
— Да. Он заболел за границей и прилетел сюда к врачу.
— Для него опасно появляться здесь. Его жертвы разорвут его на куски. Они проклинают его тысячу раз на день. С тех пор как я знаю Фрейдл, она впервые заплакала. Пять тысяч долларов для нас немалое дело.
— Вор — не Макс.
— Смотри, целый ад вырвется наружу. Надо быть бессердечным человеком, чтобы лишить жертв нацизма их денег.
Клерк подал голос. По сердитому выражению его лица и по тому, что он показал на дверь, было понятно, что он хочет, чтобы мы ушли. Я дал Мише знак, чтобы он не уходил, и вновь обратился к клерку.
— Извините, — сказал я, — но молодая леди сняла для меня номер этой ночью. Человек, который болен, наш друг, и мы хотим быть с ним.
Клерк пожал плечами.
— Как зовут юную леди? А вас?
— Молодая леди, небольшого роста. Ее имя Мириам Залкинд.
— Залкинд? Здесь никого нет под таким именем, — сказал клерк.
Миша Будник подошел к стойке.
— Мистер, — сказал он, — этот человек писатель. Он пришел сюда не для того, чтобы врать.
— Вам, вероятно, нужен другой отель. Вам следует уйти, иначе я буду вынужден вызвать полицию.
Мы вышли, и я снова и снова пытался вспомнить фамилию, которую мне назвал Макс, но в мыслях не появлялось даже намека на нее. Миша сказал:
— Ладно, завтра все выяснится. Юная леди позвонит тебе домой или на работу. А что насчет ляпсуса в тексте твоего романа? Я не все понял.
Я снова как смог объяснил проблему с набором, и Миша сказал:
— Если хочешь, я подброшу тебя в газету.
— Только если ты позволишь мне заплатить, как обычному пассажиру.
— Ты спятил? Садись!
Такси помчалось на Ист-Бродвей. Мы вылезли, вход в «Форвард» оказался открытым. Лифтер помнил меня еще с тридцатых годов, когда у меня было обыкновение сдавать статьи поздно ночью, чтобы избегать встреч с постоянными сотрудниками газеты, которые получали полное жалованье и были членами профсоюза. Мы с Мишей поднялись на десятый этаж. Наборный цех был открыт и освещался единственной лампочкой. Рама с набором готовой к публикации части моего романа была на столе, а на ней лежала выброшенная за ненадобностью корректура. Я убрал раздел, в котором была ошибка, — к счастью, он оказался в конце — и бросил его в мусорный ящик. Я перечеркнул его в корректуре, отметив на полях, что его следует убрать и попросить печатника заполнить пропуск. Слава Богу, в последний момент невозможное стало свершившимся фактом.
На обратном пути я попросил Мишу во имя нашей долгой дружбы держать присутствие Макса в Нью-Йорке в тайне. В конце концов, после долгого спора и ругани, Миша согласился. Миша Будник, в самом деле, был моим самым старым другом. Он знал меня с тех пор, когда у меня были рыжие пейсы и я носил вельветовую шляпу, кхалет. Его жена, Фрейдл (это она превратила Мишу в анархиста), была моей тайной любовницей. Фрейдл и Миша верили в свободную любовь и считали институт брака устаревшим и лицемерным. Фрейдл отказалась регистрироваться у раввина. Они получили гражданское свидетельство о браке в Кракове, и то только потому, что без него они не смогли бы въехать в Америку. Свои письма ко мне Фрейдл подписывала девичьей фамилией Фрейдл Зильберштейн. В этом смысле она перещеголяла даже известную феминистку Эмму Голдман.
И тут я вспомнил фамилию, под которой Макс зарегистрировался в гостинице, — Зигмунд Клейн.
В девять утра я позвонил Зигмунду Клейну, и ответила Мириам. Услышав мой голос, она вскрикнула:
