— Сейчас?
— Это веление Бога.
Она на мгновение притихла, пораженная необычностью этого требования. Затем проговорила:
— Я и на это готова…
Она вскочила и потащила его за собой. Она распахнула дверь хлева. Дождь прошел, но ночь оставалась темной, сырой. Не видно было ни неба, ни речки. Можно было лишь ухом уловить плеск, шелест, журчание. Ванда одним рывком стянула с себя рубашку. Она взяла Якова за руку и повлекла его за собой. Речушка была полна камней. Там было одно глубокое место. Они брели к нему вслепую, с тайным жаром душ, отрекшихся от своего тела. Они натыкались на камни, на водоросли, их обдавало водой. Она не хотела окунуться без него, тянула его за собой. Он даже позабыл скинуть холщовые штаны. От холода у него захватило дыхание. Речка от дождей стала глубже. Яков на какую-то долю мгновения потерял под ногами почву. Они ухватились друг за друга. Во всем этом было что-то от подвижничества. Так прыгали иудеи в огонь и в воду во славу Божию. Вот он уже снова стоял на твердой почве.
— Окунись!! — сказал он Ванде.
Она отпустила его и нырнула. На мгновение он ее потерял из виду и стал шарить руками. Она снова выплыла на поверхность. Его глаза уже привыкли к темноте. Он скорей догадался, нежели увидел, что она побледнела, и сказал:
— Скорее, идем…
— Это для тебя! — шептала она.
Он взял ее за руку, и они побежали назад к хлеву. Он думал о том, что даже холодная вода не остудила жара его крови. Оба они были как две пылающие лучины… Хлев обдал Якова теплом. Он нащупал дерюгу и стал ею обтирать мокрое тело Ванды. Он скинул с себя мокрые штаны. Он стучал зубами и тяжело дышал. Выло темно, но глаза Ванды светились внутренним светом. Он слышал, как она повторила:
— Это для тебя!…
— Это не для меня, а для Бога, — сказал он, испугавшись собственных слов.
Все преграды пали. Он поднял Ванду и понес к постели.
Глава четвертая
1
Взошло солнце. Дверная щель стала пунцовой. На лицо Ванды легла золотая полоса. Они немного подремали, но страсть разбудила их. Они снова припали друг к другу. Она пылала неведомым ему доселе жаром. Никогда раньше он не слышал таких слов. Она называла его оленем, львом, волком, быком и еще такими же чудными именами. Он овладевал ею снова и снова, но все не мог утолить своего желания. Она все больше раскалялась. Их охватила такая радость, такой восторг, который мог исходить либо от Бога, либо от дьявола. Она кричала: "еще, еще! Дай мне, дай! Муж ты мой!" Это походило на волшебство, на чародейство. Из него рвалась наружу сила, которую он никогда в себе не подозревал. Он познавал тайны собственного тела. Где это видано, где слыхано?! — поражался он. Теперь только постиг он стих из "Песни Песней": "Любовь сильна как смерть…" Когда взошло солнце, он попытался оторваться от нее, но она повисла на его шее и стала целовать его в новом приступе жажды.
— Муж мой, муж мой! Я хочу умереть за тебя!…
— Зачем умирать? Ты еще молода.
— Забери меня отсюда… К твоим евреям… Я хочу быть твоей женой! Я тебе рожу сына!…
— Стать дочерью еврейского народа можно лишь веря в Бога.
— Я верю в Него, верю!…
Ему пришлось закрыть ей рукой рот. Она говорила так громко, что пастухи могли услышать. Он потерял стыд перед Богом, но перед людьми ему еще было совестно. Даже коровы повернули головы и таращили глаза. Наконец, он отпрянул от нее. Он заглянул в себя и, потрясенный, увидел, что утро ему не принесло с собой раскаяния. Наоборот, он не понимал, как мог ждать так долго…
Он не совершил омовения рук, потому что горшок с водой опрокинулся. Он еще даже не помолился. Точно ему было боязно произнести еврейское слово после того, что произошло. Штаны его за ночь не просохли, и он их натянул мокрыми. Ванда тоже стала одеваться. Яков вышел во двор, а она занялась коровами. Сентябрьское утро было прохладное и ясное. Трава была покрыта росой. Каждая росинка сверкала и лучилась. Щебетали птицы. Где-то мычала корова, и мычание это неслось издалека трубным гласом.
— Вот и потерял Вечное царство… — бормотал Яков. — Может, совсем отказаться от еврейства? — нашептывал ему злой дух. Яков взглянул на каменную глыбу, на которой он выдолбил примерно треть заповедей. Она была как бы напоминанием о проигранной войне. — И все же я еврей! — крепился изо всех сил Яков. Он омыл руки в ручье, затем помолился. Когда дошло до слов: "Чтобы не знать искушения", Яков остановился. Таким искушениям не подвергался даже сам Иосиф Праведный. Яков вспоминал Мидраш, в котором говорится, что Иосиф уже собрался было согрешить, но пред ним предстал образ отца. Просто небеса не допустили…
Яков бормотал и бормотал, — он все искал оправдания. Ведь по законам Торы здесь не допущено нарушение: она не нечиста, и не является также чужой женой… Ведь даже у праведников в стародавние времена были наложницы. Она еще станет образцовой еврейкой, — говорил себе Яков, — понемногу это у нее войдет в кровь и плоть. Во время молитвы перед его внутренним взором предстали подробности прошедшей ночи. Он невольно сравнивал Ванду с Зелде-Лэйе, царство ей небесное. Та в постели всегда была молчалива и холодна. Она обычно жаловалась то на головную, то на зубную боль, на жжение под ложечкой, на недомогание. Вечно у нее были всякие осложнения по женской части. Откуда ему было знать, что существует такая любовь, такие поцелуи, такой огонь, такая жажда? Он снова слышал слова, которые Ванда говорила ему, внимал ее шепоту, воркотне, вздохам.
Она готова была среди ночи убежать с ним в горы. Она говорила словами Руфи: Куда пойдешь ты, туда пойду и я. Твой народ — это мой народ, твой Бог — мой Бог. Жаркие волны шли от нее к нему, снопы солнца, дыхание лета, ароматы цветов, листьев, поля, леса — как молоко коров, пахнущее травами и кореньями, которыми они питаются…
Яков молился и позевывал. Он в эту ночь почти не сомкнул глаз. Не было сил, чтобы пойти собирать траву. Он низко склонил голову, вслушиваясь в свою усталость. За краткое время сна ему что-то приснилось. Подробностей он не помнил. Но общая картина осталась. Будто он спускается по лестнице куда-то вглубь — не то к источнику, не то в пещеру, блуждает где-то среди холмов, рвов и могил. Навстречу ему — некто с корнями растений вместо бороды. Может, это был его отец? Сказал ли он ему что-нибудь?
… Ванда выглянула из хлева. Она улыбалась ему улыбкой жены.
— Чего ты там стоишь?
Он поднес палец к губам в знак того, что ему нельзя говорить.
Она смотрела на него с любовью, улыбаясь и кивая головой. Яков смежил веки. Покаяться? Но сожаление вызывали у него не его грехи, а его состояние. Он заглянул в себя словно в глубокий колодец, и то, что он там увидел, повергло его в ужас. Там змеей притаилось вожделение…
2
Уже миновали по календарю Якова еврейский Новый год, Судный день (Иом Кипур) и праздник Суккот. В день, когда по расчетам Якова выпадал праздник Симхат Тора, Ян Бжик поднялся на гору вместе со своим: сыном Антеком и дочерьми Вандой и Басей. Уже вот-вот должен был пойти снег, так что надо было спустить коров в долину. Поднимание их на гору, как и опускание с нее было делом нелегким. Корова — это тебе не коза, которая может прыгать по кручам. Корову приходилось держать за толстую, короткую веревку, иной раз даже палкой лупить, чтобы сдвинуть с места. Случалось не раз, что какая-нибудь из них вырывалась из рук пастуха и в бешеной галопе ломала ногу, а то и вовсе сворачивала себе шею. Но на сей раз все обошлось благополучно. Спустя несколько часов, когда коровы уже стояли внизу, в хлеву у Яна Бжика, стал падать снег. Горы окутало туманом. Село побелело, преобразилось. В этом году в домах не хватало еды, но дрова были. Из всех труб поднимался дым. Рамы окон замазали глиной, заткнули паклей. Крестьянские девушки смастерили из соломы длинноносые и рогатые чучела. Страшилища эти предназначались для отпугивания морозов.
