— Да, ясновельможный пан. Она жена меламеда, она немая. Глухонемая. Это какое-то чудо. Настоящее чудо!…
— Ой, мамочки мои!…
— Дети, мне плохо!
И одна из женщин упала в обморок.
— Помогите ей, воды! Воды!
— Горе мне!
И еще одна лишилась чувств.
Яков наклонился и помог Сарре встать. Тело ее было бессильно. Руки и ноги не слушались. Яков кое-как поставил ее, взял, обхватив рукой подмышки. Ее голова упала ему на грудь. Она не то всхлипывала, не то икала и дрожала мелкой дрожью. Она уткнула лицо в плечо Якова, и плечо его сделалось теплым в к мокрым. Помещик оперся на рукоять своей шпаги.
— Это вы что же, еврейчики, представление мне здесь устраиваете?…
— Какое там представление, ясновельможный! Она до сих пор была нема и глуха…
— Да, да, мы все знаем, что она немая! — раздались голоса.
— И вы готовы поклясться?
— Еще бы, светлейший! Не станем же мы все врать!
— Послушай, ты, Яков, твоя жена немая?
Яков медленно поднял голову.
— Да, немая.
— Всегда?
— С тех пор как я на ней женился. При этом Яков сознавал, что не лжет. Она перестала разговаривать сразу после того, как они обвенчались. Тут все женщины разом закричали, свидетельствуя в том, что Сарра действительно немая. Некоторые клялись своими мужьями, детьми, собственной жизнью. Холопы разинули рты. Пилицкий колебался.
— Не верю, еврейчики, не верю! Это один из ваших хитрых фокусов. Вы хотите меня провести, сделать из меня дурачка… Помните, еврейчики, если окажется, что вы врете, я сдеру с вас шкуру живьем! Я всех вас загоню в вашу божницу и подожгу ее! Там вы понемногу испечетесь. Не будь мое имя Пилицкий!
— Любезнейший пан, это чистая правда!…
6
Хотя Пилицкий утверждал, что не верит евреям, ему было ясно, что на этот раз они говорят правду. Он это видел по их лицам, по изумленным взглядам.
Произошло чудо, великое чудо!… С тех пор, как в Польше начались войны, вторжения, Адам Пилицкий ждал чуда. Только чудо могло спасти Польшу. Сопротивление Ходецкого в осажденном ченстоховском храме и поход генерала Стефана Чарнецкого против шведов — все это были чудеса, которые возродили Польшу, обновили веру в католицизм. Повсюду рассказывали удивительные случаи. Изображение мадонны плакало стекавшими в чашу настоящими слезами. Крест в одной церкви светился среди темной ночи. Давно павшие армии, в мундирах, которые уже не носили сто лет, сражались с врагами Польши и выбивали их из укрепленных позиций. Призрачные всадники скакали на призрачных конях. Польские воины, кости которых уже давно истлели, снова появлялись в авангарде на поле боя, в броне и в шлемах, с мечем и копьем. Монахи и монахини, души которых невесть сколько времени отдыхали в раю, вновь обретали телесный облик и утешали народ, призывая к молитвам. Тут колокол на колокольне сам по себе начинал звонить, там промелькнула допотопная карета и исчезла, словно ее поглотила земля. То птица вдруг заговаривала человеческим языком, то объявлялась собака и выводила из западни батальон польских солдат. В одной деревне пошел красный, как кровь, дождь, в другой — выпал град из рыб и жаб. Был случай, когда священник в какой-то церкви остался без вина, необходимого для святой вечери, и тогда статуя, изображавшая Богородицу, отверзла уста, и из них потекло вино. В небе то и дело возникали разные видения. Огненные силуэты размахивали огненными копьями. Полуслепая старуха увидела в небе огненный корабль с огненным войском, а над кораблем развевалось знамя с польским гербом. Все эти знамения бодрили дух и укрепляли веру. Адам Пилицкий досадовал, что ему ни разу не привелось присутствовать при чуде. У дьявола имеются тысячи способов поставить под сомнение Божьи чудеса. Не раз, когда Пилицкий лежал ночью без сна в думал о положении страны, ему нашептывал Люцифер: "все рассказывают чудеса — и христиане, и даже неверующие турки. Но как понять то, что Бог дает богохульствующим протестантам силы, чтобы вести войны и одерживать победы? Почему он не насылает на них разные напасти как на фараона? Почему он не бросает на них камни с неба, как на Гога и Магога?" Бунт мужиков Пилицкого и наказание, которому он их подверг еще больше удручило его. Плакались вдовы и сироты. По ночам его преследовали повешенные с высунутыми языками, вытаращенными глазами и посиневшими ногами. Он стал страдать закупоркой сосудов в экземой, появились боли в голове и желудке. Были дни, когда Пилицкий звал смерть и даже хотел наложить на себя руки. Опьянение ему уже тоже не помогало. Плотские удовольствия перестали доставлять наслаждение. Он нуждался все в новых и новых возбудителях. Без них он делался немощным. Тереза, эта оголтелая ведьма, довела его до того, что ее измена будила а нем похоть. Она должна была рассказывать ему со всеми подробностями о всех своих похождениях. Когда ей больше не оставалось, что прибавить, он заставлял ее выдумывать дикие любовные авантюры. Муж и жена загнали себя в сети преступлений и безумия. Он подсовывал ей любовников, а она ему — любовниц. Она приходила смотреть, как он бесчестит крестьянских девушек, а он подслушивал ее воркотню с любовниками. Не раз он грозил заколоть ее своей шпагой, а она говорила, что подмешает отраву в его пищу. При этом оба были набожны, ставили свечи святым, бегали к священнику исповедоваться, жертвовали деньги на церкви и религиозные дела. В замке была своя часовня, в не раз, когда Адам днем отворял ее дверь, он находил там Терезу коленопреклоненной, с сомкнутыми веками, со слезами на щеках. Губы ее шептали молитву, а к груди она прижимала распятие. Тереза собиралась даже запереться в монастырь, стать монахиней. А Пилицкий мечтал облачиться когда-нибудь в коричневое платье монаха, подпоясанное веревкой… Нет, то, через что он, Пилицкий, прошел за последние годы, невозможно себе представить. Никто не смог бы этого понять. Лишь один Господь Бог, который знает человека со всеми его глупостями и слабостями, терзаниями и спотыканиями и который полон милосердия и прощения, знал, как Пилицкий страдал и как кровоточит его опозоренное сердце. Ничего он так не жаждал, как знака сверху, подтверждения, что есть всевидящее Око, и что он, Адам Пилицкий, не блуждает без дороги в мире, где все есть лишь слепой случай. И вот теперь, как видно, в небесах решили покончить с его сомнениями…
Пилицкий бросил взгляд на Якова и на прильнувшую к нему жену. Он еще раз оглядел евреев, как они в оцепенении уставились на эту пару и друг на друга. Это правда, они не обманывают! — закричало внутри него. Он ощутил ком в горле и еле удержался, чтобы не зарыдать. Тут он вспомнил, что немая называла Якова святым человеком, и произнес твердым голосом;
— Прости меня, Яков, я не хотел тебя обидеть, если ты вправду святой человек, как сказала немая. Я должен уважать тебя, даже если ты еврей.
— Я не святой человек, ясновельможный пан, а человек обыкновенный, еврей, как все евреи и, возможно, хуже других…
— Гм… Святые всегда скромны. Эй, холопы, отпустите этого жулика Гершона. Я с ним рассчитаюсь как-нибудь в другой раз. Ты больше у меня не арендатор! — обратился Пилицкий к Гершону. — Не смей больше появляться на моем дворе и не попадайся мне на глаза. Если ты ступишь на мою землю, я натравлю на тебя собак и они разорвут тебя в клочья.
