Глава шестая
1
Молельный дом в Бялодревне был пуст. Из-за войны евреи в этом году не собрались на молитву — даже на Шабес, попадающий на Хануку. На неделе в молельном доме не собиралось и десяти человек — минимальное число для молитвы. Синагогальный служка, он же казначей раввина, Исроэл-Эли, остался без копейки. Денег же требовали все — бакалейщик, мясник, торговец рыбой, булочник, служанка. Исроэл-Эли пришел к ребе поделиться своим горем. Ребе повел его в комнаты своей покойной жены, запертые уже много лет. Мебель на солнце покоробилась, обои висели клочьями. Под потолком видна была паутина. Из трещин в полу выползали белые черви. Ребе откинул крышку секретера. Внутри были кольца, золотые булавки, брошь, фигурка из слоновой кости, что-то еще. Ребе взял в руки жемчужное ожерелье.
— Возьми его и продай, — сказал он.
— Ее драгоценности? Упаси Бог!
— Зачем мне они? Жениться во второй раз я не собираюсь.
— Может, Гина-Генендл покается и…
— Тот, кто падает в пропасть, обратно не поднимается.
Исроэл-Эли отвез жемчужное ожерелье в Варшаву и заложил его за двести рублей. Перед отъездом он побывал у нескольких богатых бялодревненских хасидов. Все они задавали ему один и тот же вопрос: почему ребе не уезжает из этих опасных мест? Другие хасидские ребе из Амшинова, Радзимина, Пулава, Стрикова, Ново-Минска уже давно обосновались в Варшаве. Исроэл-Эли вернулся в Бялодревну и расплатился с кредиторами. Ребе же, как видно, выбросил эту историю из головы, он даже не спросил Исроэла-Эли, где тот был, не потребовал отчета.
Он ходил по комнате взад-вперед. Редкая его борода поседела, глаза же были, как у молодого, — живые и проницательные. Он подошел к окну и выглянул во двор.
— Исроэл-Эли, — сказал он, — будь добр, попроси зайти реб Мойше-Габриэла.
Исроэл-Эли вышел. Ребе продолжал смотреть в окно. Фруктовые деревья в саду стоят голые, ветки покрыты снегом. На снегу следы птиц. И тут он вспомнил про призраков, у которых, согласно Талмуду, ноги были птичьи. А надо всем вздымалось небо с разорванными облаками, сквозь которые пробивались снопы яркого света.
— Вы посылали за мной, ребе?
— Да, Мойше-Габриэл. Я хотел бы знать, что нас ждет.
Мойше-Габриэл коснулся своего широкого пояса, ермолки, вьющихся пейсов.
— Если бы знать.
— Что же нам делать? Реб Мойше-Габриэл, научи меня, как быть евреем.
— Мне ли учить ребе?
— Не скромничай. Где обрести мне веру?
Мойше-Габриэл побледнел.
— Нужна не вера.
— Что же, в таком случае?
— Достаточно сказать один из псалмов.
— Скажи, я слушаю.
— Ашрей о-иш ашер лой олах…
— Переведи, реб Мойше-Габриэл. Я простой человек.
И Мойше-Габриэл прочел псалом, переводя на идиш фразу за фразой:
«Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не сидит в собрании развратителей, но в законе Господа воля его, и о законе Его размышляет он день и ночь. И будет он как дерево, посаженное при потоках вод, которое приносит плод свой во время свое, и лист которого не вянет; и во всем, что он ни делает, успеет»
[11]
.
Ребе, насупившись, прислушивался к каждому слову.
— И что же он имел в виду, этот псалмопевец?
— Только то, что сказал.
— У тебя хорошая и простая вера, реб Мойше-Габриэл. Я завидую тебе.
Долгое время ребе молчал. Он закрыл глаза и провел рукой по своему высокому лбу. Видно было, как пульсируют сосуды на висках. Он опять принялся ходить из угла в угол с закрытыми глазами.
— А что следует делать после чтения псалмов?
— Изучить главу из Мишны.
— А что делать ночью?
— Спать.
— А какой смысл в сне?
— Он необходим.
— Ты стал буквоедом, реб Мойше-Габриэл.
— Иного пути нет.
— Ты прав, реб Мойше-Габриэл. Всевышний не требует от нас слишком многого. Стих псалма и главу Мишны. Он не ждет, чтобы мы рассказали Ему, как править миром. Это Он знает Сам.
Спустя некоторое время Мойше-Габриэл вышел, из уважения к ребе пятясь назад. Остановившись на мгновение на пороге, он пробежал пальцами по бороде. «Сила праведника», — подумалось ему.
К нему подбежал мальчик в мятом сюртучке и с растрепанными пейсами.
— Реб Мойше-Габриэл, вас жена ждет! — крикнул он.
— Моя жена?
— Да, на постоялом дворе Нафтоли.
Реб Мойше-Габриэл с недоверием посмотрел на него, однако через некоторое время все же направился на постоялый двор. Он миновал колодец, ряды лавок, трактир. Хотя спиртное из-за военного времени не продавалось, из трактира раздавались звуки гармошки и пьяные голоса распевавших песни крестьян. В гостиничной кухне на плите кипятился огромный котел с бельем. В комнате за кухней на полу свалены были мешки с соломой, напоминавшие о тех днях, когда в Бялодревну хасиды приезжали в таком количестве, что многие ложились спать на полу. В прихожей реб Мойше-Габриэл увидел Лею. Одета она была по-барски, в шубе и шляпке.
— Добрый день, — сухо приветствовал жену реб Мойше-Габриэл.
— Добрый. Где Аарон?
— Аарон? В молельном доме.
— Закрой дверь. Сядь. Мне надо с тобой поговорить.
Мойше-Габриэл закрыл дверь и сел на стул боком, чтобы не видеть глаза жены. Он вдохнул мирской запах духов и дорогого мыла и приложил к носу платок.
Лея кашлянула.
— Буду говорить с тобой начистоту, — начала она. — Мне нужен развод.
Мойше-Габриэл поклонился:
— Как тебе будет угодно.
— Когда?
— С условием, что ты отдашь мне Мирла.
— Мирл поедет в Америку со мной. — Эти слова вырвались у нее непроизвольно.
— В Америку? И станет гоем?
— В Америке тоже есть правоверные евреи.
— Нет, Мирл останется со мной. Маша уже и без того гойка. Что же касается Злателе, то уповать приходится лишь на милость Божью. Она ходит в их школы — ни к чему хорошему это не приведет.
— Ты хочешь, чтобы Мирл остался с тобой? Прости меня, Мойше-Габриэл, но ты прихлебатель у ребе, ничуть не лучше нищего.
— Лучше быть нищим, чем безбожником.
— Нет, Мойше-Габриэл, я тебе ребенка не отдам. Хватит того, что ты сделал с Аароном. Господи Боже мой, в кого ж ты его превратил! Моей вины тут нет, Мойше-Габриэл. Виноват ты. Твой образ жизни. То, как ты жил все эти годы. И если ты не дашь мне развода, я уеду без него, так и знай. И пусть этот грех падет на твою голову.
