— Ужасный беспорядок.
— Ничего страшного, — сказала Лотти.
— Я привык. Почти весь день провожу в общинном доме. Ну, как ты, дочь моя? В Америке ты разговариваешь на этом… на английском?
— И на идише тоже.
— Я слышал, ты преуспела в их науках. Учишься в университете?
— Да, папа, на втором курсе.
— И кем же ты станешь? Врачом?
— Нет, папа. Я буду заниматься естественными науками.
— Это что же такое? Электричество?
— И электричество тоже.
— Ты хотя бы помнишь, что ты еврейка?
— Не волнуйся, папа. Антисемиты не дают нам об этом забыть.
— Правда, правда. Даже если еврей грешник, он все равно еврей. Семя Иаково.
— Говорят, нас в колледжах слишком много.
— Тут они правы. «Что делать священнику на кладбище?» Что делать еврею в их школах?
— Не могу же я учиться в синагоге?
— Долг еврейки — выйти замуж, а не бегать по гимназиям.
— Что толку в замужестве? Я хочу учиться, набираться знаний.
— С какой целью?
— Чтобы зарабатывать себе на жизнь.
— На жизнь должен зарабатывать муж, а жена — исполнять обязанности жены. «Вся слава дщери Царя внутри…»
[15]
Евреев называют царскими детьми.
— В наше время американцы хотят, чтобы женщины работали.
— Чтобы самим развратничать?
Лотти густо покраснела.
— Да, папа, — сказала она. — Именно так.
— До меня также дошли слухи, что ты помолвлена?
Лотти кивнула, затем опустила голову.
— Именно об этом я и хотела с тобой поговорить, — сказала она.
— Говори.
— Ах, папа, не знаю даже, с чего начать. Мы с ним совершенно разные. Я — как ты. Люблю читать. Хочу вести спокойную, размеренную жизнь. А он совсем другой. Ему лишь бы бегать, суетиться.
— Кто он? Из какой семьи?
— Его отец врач. Богатый человек.
— А парень? Он-то чем занимается? Шарлатан?
— Нет… но ему нравится разгульная жизнь, нравится ходить по кабаре. Говорит, что любит меня, при этом встречается и с другими девушками тоже.
Мойше-Габриэл вздохнул:
— Беги от него, как от огня.
— Ах, папа, приехал бы ты в Америку!
— Что мне делать в Америке? А впрочем, кто знает? Как сказал коцкий ребе: «Тора не стоит на месте». В один прекрасный день она, как знать, придет и в Америку.
— Yes, папа. Знаешь, в Америке ведь ужасно много синагог. И мне тебя так не хватает, папа. Ах, папа, дай я тебя поцелую.
Мойше-Габриэл почувствовал, как краснеет.
— Зачем? В этом нет надобности.
— Просто потому, что я люблю тебя, папа.
— Если любишь, дочь моя, следуй по моему пути. Представь, что будет с твоими детьми, раз ты сама отошла от веры.
— У меня не будет детей, папа.
— Но почему? — Мойше-Габриэл с изумлением посмотрел на дочь. — Пророк сказал: «Он утвердил ее, не напрасно сотворил ее; он образовал ее для жительства»
[16]
.
— Но ведь человечество переносит невыносимые страдания.
— Все хорошее приходит только посредством страданий.
— Евреям еще тяжелее, чем остальным. Нас обзывают. Не пускают в гостиницы. Не дают записаться в их клубы. Очень многие из нас — сионисты.
— Это старая история. Известно же, что Исав ненавидел Иакова. Чем дальше еврей следует по пути гоя, тем больше его презирают.
— Что же делать?
— Покаяться. «Покайся и исцелишься». Всевышний дал нам Закон, научил жить. Если бы не Тора, прости Господи, нас бы давно съели.
— Ах… — Лотти помолчала. — Папа, хотела задать тебе еще один вопрос. Только не сердись. Ты… ты видишься с Машей?
Мойше-Габриэл почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо.
— С этой вероотступницей?! Забудь имя ее!
— Папа!
— Не упоминай это нечистое имя. Фу! — Мойше-Габриэл зажал уши и сплюнул. Потом встал и начал ходить из угла в угол, качая головой:
— Я ей больше не отец, а она мне не дочь. Пусть лучше умрет, чем народит на свет новых врагов Израиля.
Лотти опустила голову. Слезы лились из глаз Мойше-Габриэла, дрожали и переливались у него в бороде. Из его груди вырвался стон.
— Это все моя вина, — прохрипел он и ударил себя кулаком в грудь. — Нельзя мне было молчать. Когда твоя мать отправила вас в школы для гоев, я должен был взять тебя и всех остальных и бежать. Бежать куда подальше. Спасти тебя, пока это было еще возможно.
Он закрыл глаза и долгое время стоял молча, прикрыв лицо. Когда он опустил руки, лицо его выражало глубокую печаль. Мешки под глазами стали как будто еще больше. В эту минуту Лотти показалось, что ее отец превратился в глубокого старика.
Глава шестая
1
Шошин друг Шимон Бендл получил от халуцев бумагу, что на его имя выписано удостоверение на выезд в Палестину. Такие же удостоверения получили еще девять юношей и две девушки. В Грохове царило оживление. Раз палестинское удостоверение распространяется на всю семью, молодым людям необходимо срочно жениться — не ехать же одному!
Шимон Бендл надел пиджак и, сев в пригородный поезд, отправился на Прагу к Шоше сообщить ей, что собирается в Палестину, и поговорить с Башеле — напрямую.
Хотя Шоша не раз говорила матери, что поедет с Шимоном, всерьез Башеле ее слова не принимала. В самом деле, трудно было себе представить, что Шоша покинет родной дом и отправится куда-то за тысячи и тысячи километров, через моря и горы. А между тем перед ней сидел молодой человек и держал в руке листок бумаги, где черным по белому значилось, что это — удостоверение на выезд в Палестину. С его тяжелых сапог на кухонный пол стекали струйки воды. Лицо раскраснелось от холода. Над густыми волосами поднималось облако пара. В узких брюках, заправленных в краги и подпоясанных широким кожаным ремнем, он был похож на солдата, представлялся Башеле сказочным великаном, который взялся невесть откуда, чтобы унести с собой ее дочь на край земли. В его речи звучали названия каких-то неведомых городов: Львов, Вена, Констанца, Тель-Авив, Хайфа. Он говорил о морях, кораблях, казармах. Просил разыскать Шошину метрику и копию записи в регистрационных книгах, чтобы успеть сделать ей паспорт. Каждое произносимое им слово отзывалось острой болью в сердце Башеле. Шоша же улыбалась и как ни в чем не бывало поила Шимона чаем с хлебом с маслом. Башеле позвонила Монеку на уксусную фабрику, где он работал бухгалтером, а Монек позвонил отцу. Отдавать Шошу замуж без ведома отца Башеле, конечно же, не хотела. Копла в номере не было, и к телефону подошла Лея.
