Книга Семья Мускат, страница 158. Автор книги Исаак Башевис Зингер

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Семья Мускат»

Cтраница 158

Поздно ночью Аса-Гешл одевался и шел домой. Оставаться у Барбары до утра он боялся — могла нагрянуть полиция. Да и Барбаре не слишком хотелось, чтобы соседи видели, как утром из ее комнаты выходит мужчина. Одевался он в темноте. Барбара засыпала и тут же вновь просыпалась, сонным голосом напоминая ему, чтобы он не забыл закрыть за собой дверь. Он натягивал ботинок и садился перевести дух. Как странно: ни он, ни Барбара не боялись Бога, зато перед людьми стыд испытывали. Завязывая онемевшими пальцами шнурки, он пытался оценить свою жизнь. За спиной были годы бесцельных умствований, фантазий, неутолимых страстей. Его мать умерла нищей. Додик вырос без отца. Он, Аса-Гешл, загубил жизнь Аделе — и жизнь Адасы тоже. Даже Барбара все время жаловалась. В погоне за удовольствиями он пренебрег всем — здоровьем, близкими, работой, карьерой.

Аса-Гешл сказал: «Спокойной ночи», но Барбара ему не ответила. Он спустился по темной лестнице. Мяукнула кошка. Проснулся и заплакал ребенок. Каждый раз приходилось долго ждать, пока дворник откроет ворота. Желязная улица, где жила Барбара, была погружена во тьму: газовые фонари едва горели. По углам маячили проститутки. Аса-Гешл шел медленно, с опущенной головой. Начать все сначала? Как? С чего? Он остановился, облокотился на стену дома и тяжело вздохнул. Он страдал малокровием, сердцебиением. Его мучил нервный тик. Он легко простужался. «И сколько же я так протяну?» — спросил он сам себя. В такое время он чувствовал, как жизнь угасает, выходит из него. На Новолипках ему снова пришлось звонить в ворота. Аса-Гешл поднялся на четвертый этаж, открыл дверь, разделся и, даже не постелив постель, лег под покрывало и тут же заснул. Однако вскоре проснулся в холодном поту. Какие только кошмары ему не снились: трупы, похороны, ядовитые змеи, дикие звери. Насилия, убийства, пожары, пытки. Он возлежал со своей сестрой Диной, с собственной дочерью Дашей и даже с покойной матерью. Он дрожал всем телом, кожа покрылась испариной. «Что со мной? Что им от меня надо? Как же я, оказывается, развратен!» Он сбросил с себя покрывало и стал ловить губами воздух. Заболел зуб — его давно надо было вырвать. Колени дрожали. Его охватили одновременно и страх и похоть. Чуть стало светать, на ум пришла старшая дочь Вани. Каждый раз, когда он приезжал в Шрудборов, девочка бегала за ним по пятам. Заглядывала в глаза, пыталась заговорить, остаться с ним наедине в лесу. Да, ей еще не было и семнадцати, но, может, она уже лишилась девственности? Ах, если б только он так не робел, не был таким трусом!

Глава четвертая

Аса-Гешл старался убедить себя, что готов к предстоящей войне и к преследованию евреев, что со смертью он смирился. В действительности же он испытывал страх. Оказавшись поздним вечером на улице, он крался в тени домов; в районе, где он жил, фашисты из Нары и члены националистических студенческих организаций не раз нападали на евреев. И еще опаснее было идти, как сегодня, с железнодорожного вокзала в Отвоцке в Шрудборов. На этих лесных дорогах ничего не стоило получить нож в спину.

В этот раз, как всегда, когда он приезжал к Адасе, во дворе залаяли собаки. Ванина жена подбежала к веранде с масляной лампой. Даша уже спала, но, услышав, что приехал отец, вскочила с постели и выбежала из спальни, как была, в халатике и шлепанцах. Аса-Гешл не уставал удивляться всякий раз, как видел дочь. Взрослела она буквально на глазах. Наполовину ребенок, наполовину взрослая женщина, она была не похожа ни на мать, ни на отца — скорее, на Каценелленбогенов и Мускатов. Волосы у нее были каштановые, глаза зеленые. И у Асы-Гешла, и у Адасы губы были тонкие, а у их дочери — большие и полные, с изгибом — дерзким и страстным, как казалось Асе-Гешлу. Она смотрела на отца радостно и в то же время хмуро, как смотрят дети, когда их будят. Встречаться с дочерью было непросто. Даша все про него знала, да и видел он дочь так редко, что постоянно должен был напоминать себе: она — его плоть и кровь. После минутного колебания Даша бросилась отцу на шею.

— Ну, ну, иди спать, Даша. Папа будет у нас завтра весь день.

— Мамочка, я не хочу больше спать. Я всю ночь спать не буду.

Воспользовавшись неожиданным приездом отца, Даша второй раз поужинала — на этот раз молоком с хлебом. Она целовала то отца, то мать, радуясь, что родители потакают всем ее маленьким прихотям, лопотала про школу, одноклассниц, учителей, про мальчиков, про фильмы, которые посмотрела. Она знала всех голливудских звезд до одной. Бормотала про спорт, автомобили, самолеты. Как же не похожа была она на девочек, с которыми он дружил в детстве! И на Адасу тоже. В ее возрасте Адаса была, должно быть, совсем другой.

Спать Даша в тот день легла после полуночи. Потом стали укладываться и Аса-Гешл с Адасой. Аса-Гешл разделся первым. Адаса еще суетилась в соседней комнате — расчесывала волосы, чистила зубы. Она вошла в темную спальню в длинной ночной рубашке и легла на краешек двуспальной кровати. Долгое время оба молчали, и в молчании этом ощущался весь позор их совместной жизни. Вот она, его жена, которую он предал. Вот любовь, которую он попрал. То была та самая Адаса, которая когда-то, в бархатном берете, с книгой под мышкой, вбежала в его комнату на Свентоерской; та самая Адаса, которая подарила ему первый поцелуй. И вот теперь он приезжал к ней, едва освободившись из объятий другой.

Каждый лежал на своей стороне кровати, молчал и ждал. Всякий раз им приходилось словно бы знакомиться друг с другом заново. За годы, прожитые в глуши, Адаса сделалась такой же молчаливой, как деревья, что заглядывали к ней в окно. Она никогда не изучала философию, но оценивать жизнь на свой манер выучилась. Она видела, как уходили самые близкие ей люди, как потерпела крах ее семья. Газеты она читала редко, но знала: польские евреи находятся на грани гибели. В Карчеве, деревне под Отвоцком, польские нацисты уже избивают евреев. То же самое, она слышала, происходит и в Пшитеке, Бриске, Новоминске. В Отвоцке она видела еврейских беженцев из Германии, они ходили из дома в дом, торгуя чулками, галстуками, носовыми платками. Чего стоит ее ревность в сравнении с трагической судьбой этих людей! С поведением Асы-Гешла она давно уже смирилась. Его ли, в конечном счете, вина, что он плохой семьянин? Что дурного в том, что он любит в одиночестве бродить по Варшаве? Верно, он всего-навсего школьный учитель, и все же — Адаса это чувствовала — с самого рождения человеком он был незаурядным. Однажды, когда ее мачеха сказала про него что-то обидное, Адаса не выдержала. «Это мой муж, и я его люблю!» — вырвалось у нее. С этого дня Броня в Шродборове не бывала ни разу.

Адаса лежала неподвижно и прислушивалась. Весна в этом году ранняя. В середине февраля уже таял снег. В лесу капало с листьев, земля пропиталась влагой, среди деревьев струились ручейки, они впадали в Свидерек, а оттуда — в Вислу. Зимние птицы пели человеческими голосами. От влажной земли в небо поднимался теплый пар. В садах фруктовые деревья, прежде чем на ветках набухли почки, как всегда, оголились и почернели. Крестьяне ворчали, что ранняя весна — к войне и кровопролитию. Из-за перемены погоды забеспокоились домашние животные. Ванина коза целыми днями блеяла, петухи истошно кукарекали. Насекомые проснулись, зажужжали по оконным стеклам. Адаса подвинулась ближе к Асе-Гешлу. В его объятиях ей было так же хорошо, как и раньше.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация