Слева от Абрама сидела женщина с распущенными, вьющимися черными волосами, покатым лбом и вытянутым лицом с длинным подбородком. Из-под наброшенной на плечи шелковой шали виден был высокий стоячий воротничок. Ее суровый, неподвижный взгляд обращен был в никуда; приход нежданных гостей явно не доставил ей удовольствия. Своим видом она напоминала Асе-Гешлу нигилисток, чьи фотографии ему однажды довелось видеть. Еще один сидевший за столом мужчина был высок и худ, с зачесанными на лоб пепельно-седыми волосами и мешками под глазами. Лица остальных Аса-Гешл разглядеть не мог — они сидели спиной к двери; он заметил лишь, что один из них горбун.
— Г-м, г-м… — забормотал Герц Яновер, точно набожный еврей, которому помешали творить молитву. — Г-м, г-м… — И он едва заметно кивнул Гине.
— Опять ворожите, — громко, словно провоцируя присутствующих, сказала Гина. — Не всех еще покойников воскресили?
Герц Яновер еще энергичнее замотал головой и издал какой-то невнятный звук.
— Хватит ломать комедию, — продолжала Гина. — Я сюда не колдовать пришла.
Женщина-медиум бросила на Гину полный ярости взгляд и поспешно сняла со стола руки. Затем оттолкнула стул и резко встала. На ней были длинное платье и туфли на низком каблуке.
— Без толку продолжать! — вырвалось у нее. — Хватит!
Остальные тоже сняли руки со стола и начали смотреть по сторонам, разговаривать, поправлять воротнички, точно студенты по окончании лекции. Абрам встал, хлопнул в ладоши и бросился к Асе-Гешлу и Гине, как человек, который давно ждет их прихода и которому не терпится их поприветствовать. Он обнял Гину, прижался к ней щекой, а затем схватил за плечи Асу-Гешла.
— Прямо телепатия какая-то! — закричал он. — Или же тебя направил сюда пророк Илия! Я уже который день тебя ищу!
— Гина, ты все испортила, — с раздражением сказал Герц Яновер. И он со значением, словно извиняясь, посмотрел на медиума, после чего подошел к Гине вплотную. Аса-Гешл обратил внимание, что на нем были бархатные брюки и домашние туфли с помпонами. — Я не шучу, Гина, дорогая, — сказал он, и в голосе его прозвучали одновременно нежность и упрек. — Ты же сказала, что не придешь.
— Что ж мне теперь, вообще не приходить! — воскликнула Гина. — Не бойся, духи не разбегутся. Ну а если какой-то один вдруг оскорбится и решит больше здесь не появляться, тоже большой беды не будет! — И Гина бросила на медиума полный презрения взгляд.
— Я ухожу, профессор, — бросила женщина-медиум. — Спокойной ночи.
— Гина! Хильда, не уходите, прошу вас! — взмолился Яновер, поворачиваясь то к одной, то к другой.
Хильда тем временем в бешенстве собирала в пучок свои распущенные волосы и втыкала в них булавки.
— Не понимаю, что здесь происходит? — взвизгивала она. — Дело ведь серьезное! Мы ищем новые, еще не изведанные пути… А вы… Ай, ай… Безобразие! Мы и пятидесяти минут не просидели. Еще десять минут, и стол бы ответил. Могла бы, по крайней мере, подождать!
— Подождать?! Чего? И с какой стати? Стоит мне прийти, как вы несете всякий вздор про привидения либо вертите стол. Дождетесь, что я этот проклятый стол в окно выброшу, так и знайте!
— Нет, это не женщина, это тигр! — рассудительно заметил Абрам.
— Спокойной ночи, профессор. — И медиум протянула Герцу Яноверу свои длинные, ухоженные пальцы с покрытыми лаком ногтями.
— Спокойной ночи, спокойной ночи… пожалуйста, не уходите, — никак не мог успокоиться Яновер. — Скажи мне, Гина, — продолжал он, — кто этот молодой человек?
— Я же тебе про него говорила. Аса-Гешл Баннет. Мой новый жилец.
— Приветствую вас. Рад знакомству. Это — Хильда Калишер. Это — доктор Мессингер. — И он указал на высокого человека с зачесанными на лоб волосами и мешками под глазами. — Это — Финлендер, а это — Дембицер. Наслышан, наслышан. Ваш дед, если не ошибаюсь, — малотереспольский раввин. Мудрец. Вся эта история со столом — никакая не глупость, уверяю вас. В спиритизм верят некоторые наши крупнейшие ученые. Ломброзо, например, — кумир всех материалистов…
— Профессор, я должна идти. — Хильда Калишер была непреклонна.
— Что ж поделаешь? Должна — так должна. Но пожалуйста, прошу вас, позвоните мне. И, умоляю, не обижайтесь. Гина не хотела сказать ничего дурного. Она просто нервничает.
— За меня можешь не извиняться, — прервала его Гина. — И нервы мои тоже оставь в покое. Если уход госпожи Калишер для тебя такая потеря, можешь отправляться вместе с ней.
— Эй, Гина, ты, я вижу, всерьез настроена повоевать, — заметил Абрам, покачав, в качестве предупреждения, пальцем.
— Я все делаю всерьез. Я не актриса, как некоторые. Во всяком случае, не плохая актриса.
Хильда Калишер вылетела из комнаты, опрокинув стул и издав сдавленный крик. Герц Яновер, заломив руки, засеменил за ней следом на своих коротеньких ножках. Грохнула стеклянная дверь. Из коридора послышались глухие рыдания. Горбун достал из нагрудного кармана расческу и принялся лихорадочно расчесывать волосы, не сводя при этом с Гины укоризненного взгляда. Горбуна звали Финлендер. Дембицер, широкоплечий, коренастый мужчина с большим, мясистым, усыпанным родинками лицом, извлек из кармана папиросную бумагу, кисет с табаком и начал ловко сворачивать папироску.
— Женщины, а? — добродушно произнес он, подмигнув Абраму. — Особая раса! — И он нагнулся и поднял стул, который, выбегая из комнаты, опрокинула Хильда.
Доктор Мессингер, долговязый, худой, с длинными ногами и руками, был единственным человеком, который продолжал сидеть за столом, как будто ничего не произошло. Сидел он совершенно неподвижно, словно замороженный; длинные руки повисли, маленькие глазки, едва видные из-под толстых щек, устремлены куда-то вдаль, за задернутое занавеской окно. Казалось, ему совершенно безразлично, что делается в комнате.
— Мессингер, ты что, заснул? — крикнул ему Абрам.
— Ja! Nein! Um Gotteswillen, оставь меня в покое, — ответил Мессингер на смеси немецкого и идиша.
4
— Безумие! Бред! — говорил Абрам, обращаясь ко всем присутствующим, в том числе и к самому себе. — Какая тебе разница, Гина? Почему не дать детишкам поразвлечься?
— Какая мне разница?! Большая. Разумные люди должны заниматься разумными вещами, а не ворожбой, точно старые кумушки. Стыд и позор! И потом, не желаю я видеть здесь эту женщину! И Герцу скажу об этом. Сейчас же скажу. Или я, или она. Я не потреплю, чтобы здесь болтались бесстыжие твари!
Дверь открылась — это вернулся Герц Яновер. На его маленьком личике не было ни кровинки, на высоком лбу выступили капельки пота. Он посмотрел на Гину печальными глазами, и кончики губ у него опустились — казалось, он вот-вот заплачет.
— Как не стыдно, Гина, — пролепетал он. — Выгнала ее из дома. Позор!
— А я предупреждала тебя, что этим кончится. Сам виноват. Сначала увлекался гипнозом, затем — автоматическим письмом, а теперь привидения из рукава достаешь. Вот что я тебе скажу, Герц. Я от тебя достаточно натерпелась, но всему есть предел. Меня же еще и стыдят. Мое имя склоняют на всех углах, как последнюю шлюху. Я этого терпеть не намерена, слышишь! У меня от этой женщины мурашки по телу бегают. Либо убирайся со своей красавицей на все четыре стороны и занимайся с ней черной магией, сколько влезет, либо берись за дело. Все, терпение мое лопнуло!
