Конечно, все они были правы, и я обещал им, как Сэму и Бетти, что приеду сегодня или в крайнем случае завтра, но неизменно в половине второго я шел на Крохмальную — проходил через подворотню, входил во двор дома № 7 и сразу видел Шошу, которая стояла у окна и глядела на меня — светловолосая, голубоглазая, с косичками, маленьким носиком, тонкими губками, стройной шейкой — стоит у окна и ждет меня. Она улыбалась, и в улыбке были видны ее ровные белые зубы. Она говорила на идиш — на еврейском языке Крохмальной улицы. На свой собственный манер она отвергала смерть. Хотя многие на Крохмальной улице давно уже умерли, в сознании Шоши Зелда и Эля еще держали бакалейную лавочку, Давид и Миреле торговали маслом, молоком, сметаной и домашним сыром, а у Эстер была ее цукерня, где продавались шоколадки — «леках», содовая вода и мороженое. Каждый день Шоша чем-нибудь удивляла меня. Она сохранила старые учебники со стихами и картинками, старый блокнот, с которого началась моя литературная карьера, мои рисунки. С тех самых пор, когда я рисовал все это, я не стал рисовать лучше.
Мне постоянно не давали покоя вопросы: как это может быть? Как нашла Шоша магическое средство остановить время? Что это — тайна любви или следствие замедленного развития? Как ни странно, Бася тоже не выказывала никакого удивления при моих посещениях. Просто я уже вернулся, вот и все. Я дал Басе немного денег (ведь я обедал здесь каждый день), и теперь, когда я приходил, в два часа или чуть позже, в доме пахло молодой картошкой, грибами, помидорами, цветной капустой. Бася накрывала на стол, мы втроем садились и обедали, будто никогда и не разлучались.
Бася готовила так же вкусно, как и во времена моего детства. Никто не мог придать борщу такой кисло-сладкий вкус, как Бася. Она любила добавлять специи в еду. Никто не мог так приготовить капусту с изюмом и татарский соус. В ее кухонных шкафчиках были баночки с гвоздикой, шафраном, толченым миндалем, корицей, имбирем.
Бася все принимала с невозмутимым спокойствием. Когда она узнала, что я стал вегетарианцем, то не задала ни одного вопроса, а просто стала готовить мне на обед яйца, овощи, фрукты. Шоша доставала из-за ширмы свои старые игрушки и выкладывала их передо мной, как двадцать лет назад. За обедом Бася и Шоша разговаривали со мной обо всех своих делах. Камень на могиле Ипе наклонился и теперь его подпирал другой. Басе хотелось поправить памятник, но кладбищенский сторож запросил пятьдесят злотых. У часовщика Лейзера есть часы с кукушкой, которая выскакивает каждые полчаса, поет, как канарейка. Еще у него есть ручка, которая пишет, даже если ее не обмакивать в чернильницу, а еще линза, и с ее помощью можно зажечь папиросу прямо от солнца. Дочка меховщика влюбилась в сына владельца притона в доме № 6, где бывала всякая шпана. Мать не хочет идти на свадьбу, но раввин Иося, который теперь вместо моего отца, сказал, что это грех. У дома № 8 рыли канаву и откопали русского сапера с саблей и револьвером. Мундир остался в целости, и на нем медали. Когда я расспрашивал про кого-нибудь с Крохмальной улицы, Бася все знала об этом человеке. Многие умерли. Из тех, кто остался в живых, одни уехали в провинцию, другие — в Америку. На улице умер какой-то нищий, и на нем нашли мешочек с золотыми русскими рублями. К проститутке ходил мужчина из Кракова. Он заплатил злотый и пошел к ней домой, в подвальную комнатенку. На следующий день он пришел снова, и так день за днем. Он влюбился в нее, развелся с женой и женился на этой женщине. Шоша молча слушала. Вдруг она выпалила:
— Она живет в доме № 9. Теперь она порядочная женщина.
Я взглянул на нее, и она покраснела. Оказывается, Шоша понимает и такое.
— Скажи, Шоша, — спросил я, — кто-нибудь сватался к тебе?
Шоша отложила ложку.
— У лудильщика из пятого дома умерла жена, и сват пришел посмотреть меня.
Бася покачала головой.
— Почему бы тебе не рассказать ему про приказчика из магазина?
— Что еще за приказчик? — спросил я.
— О, он работает в магазине на Медовой. Коротышка, весь зарос черными волосами. Мне он не понравился.
— Почему?
— У него зуб гнилой. А смеется он так: "Эх-хе-хе! Хи-хи-хи!" — передразнила Шоша и рассмеялась сама. Потом посерьезнела и сказала: — Я не могу выйти замуж без любви.
2
Нет, Шоша не была ребенком. Я целовал ее, когда мать уходила за покупками, и она целовала меня тоже. Лицо ее пылало. Я сажал ее на колени, она целовала меня в губы и играла моими волосами.
— Ареле, — сказала Шоша, — я тебя никогда не забывала. Мать смеялась надо мной: "Он даже не знает, есть ли ты на свете. Уж наверно у него есть невеста или даже жена и дети". Ипе умерла. Тайбеле стала ходить в школу. Ударили морозы, но Тайбеле поднималась рано, умывалась, складывала книжки в сумку. Училась она хорошо. Мама была ласкова со мной, но мне она не покупала ни ботинок, ни одежды. Когда она сердилась, то говорила: "Жалко, Бог не прибрал тебя вместо Ипе". Не говори ей — не то она убьет меня. В войну мама начала торговать посудой — продавала стаканы, блюдца, пепельницы и всякое такое. У нее было место между Первым и Вторым рынками. Сидела она там целый день и почти ничего не зарабатывала, может, несколько пфеннигов или марку. Я оставалась одна. Все думают, будто я ребенок, потому что я не расту, но я все понимала. У отца появилась другая. Он жил с ней на Низкой. Отец приходит к нам, наверно, раз в три месяца. Он придет, принесет немного денег и сразу начинает браниться. Он ходит к Тайбеле — туда, где она живет. Он говорит: "Вот она — моя дочь". Иногда он присылает деньги через нее.
— А что делает отец? Как он зарабатывает деньги?
У Шоши на лице появилось таинственное выражение.
— Про это нельзя говорить.
— Мне ты можешь сказать.
— Я не могу сказать никому.
— Шоша, клянусь Богом, ни одна душа не узнает.
Шоша села на табурет около меня и сжала мою руку.
— Он зарабатывает деньги на смерти.
— В погребальном братстве?
— Да, там. Сначала он работал в винной лавке. Когда хозяин умер, сыновья выгнали его. На Гжибовской есть погребальное братство "Истинное милосердие", там хоронят мертвых. Тот хозяин ходил с папой в хедер.
— Отец ездит на лошади?
— Нет, на автомобиле. Это такой автомобиль, что, если кто-нибудь умирает в Мокотове или в Шмулевизне, папа едет и привозит его в Варшаву. У него седая борода, но он красит ее, — и она опять черная. Эта его полюбовница, как ее тут называют, тоже в этом братстве. Поклянись, что никому не скажешь.
— Шошеле, кому я могу сказать? Кто из моих друзей знает тебя?
— Мамеле думает, что никто не знает, но тут знают все. А еще сколько забот с сушкой белья на чердаке. Если повесишь сушить на дворе, обязательно украдут. Приходит полицейский и дает квитанцию. В какое время ни повесишь, всегда будет скандал. Женщины клянут друг друга и даже дерутся. Тесно здесь. Какая-то женщина срезала веревку с бельем, и все рубашки упали. А другая укусила ее, и она побежала жаловаться полицейскому. Ой, здесь бывает такое, что невозможно удержаться от смеха. Одна женщина невзлюбила маму и закричала на нее: "Ступай к мертвецам вместе с его полюбовницей, и чтоб вы все там сгнили!" Когда мама пришла домой, у нее начались судороги. Прямо ужас что было. Пришлось позвать цирюльника и отворить кровь. Если мамеле узнает, что я тебе все это рассказываю, она будет бранить меня.
