Еще год-два, и Ровен стал бы воеводой наравне с Важдаем.
– Все ли ладно в Казаре? – вместо ответа спросил Ураган. – Не ждешь ли набегов на стольный град?
– Не волнуйся, брат! – засмеялся тот, угадав, что хочет услышать государь. – Ровен стережет Казар и с суши и с моря. Достойный вырос муж. Кочуй спокойно, а я в стольном граде сам управлюсь. И корабли поставлю к пристаням, как ты велишь.
После войны с Дарием государь был осторожен и потому спросил:
– А с чем пришли те, что на якорях стоят?
– Порожние, оттого и не хотят к причалам, – бездумно ответил Кочень.
– Неужто купцы на кораблях остались?
По обыкновению, заморские гости после долгого плавания стремились покинуть корабли и встать на постой в выстроенных для этого домах, кои назывались гостиницами.
– Остались, дабы не платить.
– За постой платы не бери, – приказал государь. – И объяви это купцам.
– Коли платы с купцов не брать, чем станем пополнять казну? – забеспокоился брат. – Скоро след платить каменщикам, плотникам, камнетесам. Да и для витязей твоих жалованье... К слову, Ураган, а когда они вернутся?
Этот второй вопрос о Скуфи вызвал тревогу: возможно, Кочень чувствовал опасность, грозящую стольному граду, однако не хотел раньше времени заботить брата и рассчитывал справиться с угрозой самостоятельно.
Под рукой у наместника Казара было две сотни воинов городской стражи и сотня степной, во главе которых и стоял приемный сын Ровен. И не наемной стражи, а собранной из сарских паров, что были в ополчении и громили персов. Теперь они служили не за жир – за совесть, кормясь от своих родов и не требуя возмещения.
Конечно, стража не справилась бы с нашествием супостата, но, кроме иноземных лазутчиков, иной неприятельской силы не было ни в сарских землях, ни на порубежьях.
Иначе бы молва тотчас облетела все кочевые пути и непременно достигла ушей государя; она, стремительная и всегда верная молва, не раз спасала государство от всякого нашествия врагов.
Ураган сделал вид, будто не услышал, что более интересует брата, и отмахнулся:
– Для пополнения и таможенных сборов будет довольно.
Кочень знал, насколько богата сарская казна, и даже если бы еще не рожденный наследник государя вообще бы не взимал ни таможенных, ни торговых пошлин, за все свое владычество и половины не растратил.
Могущество саров состояло только в казне, но не в народе.
Это была великая тайна, познав которую даже верный соузник тотчас стал бы врагом, ибо алчный мир сущих времен вмиг утрачивал всяческую преданность при виде чужого и несметного богатства.
– И вот еще что, – добавил Ураган. – Возьми мою наложницу, персидскую царевну, отвези тайно в Казар и спрячь в каменной веже.
– А зачем? – Глаза брата разгорелись.
– Затем, чтоб отдать Дарию, если он без меня придет. Таким образом ты задержишь его наступление. Там и я поспею.
– Напрасно ты волнуешься, брат. – Взор Коченя угас. – Не посмеют персы во второй раз так скоро напасть.
И вдруг потупился и спросил уже без обиняков:
– Скажи мне, Ураган... Ты зачем послал Скуфь в чужие земли?
Ураган не желал открывать причину дальнего похода витязей даже родному брату, да и спрашивать об этом не всякий бы посмел: деяния и походы Скуфи были делом государевым.
– А что тебе?
Ответ Коченя в одно мгновение рассеял все тревоги.
– Ты ведь вдовец, Ураган, а ныне истекает роковой срок... И Скуфь у тебя доныне холоста... И Ровену пора жениться. Вот мне и почудилось, отправил витязей за невестами.
Лишь после этих его слов государь вспомнил, что младший брат, будучи уже двадцати лет от роду, до сих пор не женат, поскольку не может сыскать себе достойной девы, не страдающей от густокровия.
– Как возвратится Скуфь, будет и тебе невеста, и Ровену, – пообещал он. – Поезжай в Казар и не думай более о сем.
Весь этот бессонный месяц ожидания и надежд, презирая ропот ничего не ведающих князей, Ураган ни на миг не хотел верить, что творец Земных людей саров, Тарга, забыл о витязях, убрал свою покрывающую десницу и сгинули они в чужих землях.
Однако земля под ногами гудела, тряслась и вздрагивала до самого утра, заставляя думать о худшем. Тем паче государю вдруг вспомнилась тревога, которую он испытал, когда Кочень внезапно и тайно прискакал в исток Денницы.
Неведомо отчего, но Ураган внезапно усомнился, что брат приезжал, дабы узнать, когда вернется Скуфь и привезет невест. Обычно спокойный, терпеливый и живущий по року, Кочень вряд ли бы поехал столь далеко, скорее всего в Казаре случилось что-то недоброе, и сотрясение земли след толковать как знак.
Неужто на трехстах кораблях, что не захотели встать к причалам, затаились персы, пришедшие отомстить за свое поражение, над которым доныне потешаются все страны, куда только долетела молва? Изведают, что сарская сила еще на кочевом пути, побьют стражу и в отместку разрушат все города...
Отчего-то же посылает знак бог земного огня, сотрясая землю?
Не дождавшись, когда утихнет твердь, Ураган уединился в степи на холме, раскинувшись крестом, полежал на земле, слушая сердцем ее содрогание, затем не сухую траву собрал, а выплеснул на ладони черной земной живицы, называемой горючицей, и поджег ее от светоча.
Тяжелый красный огонь полыхнул высоко и затрепетал на ветру.
– Внемли мне, Рус! – воскликнул он. – Глаголом или знаком укажи путь, что выведет меня к истине. Не ведаю я, что грозит сарской земле, и оттого не покидает тревога. Утешь меня или вразуми, что мне ныне сотворить!
Земля качнулась в последний раз, горящая живица выплеснулась из ладоней наземь, и вдруг все замерло, как если бы после долгой скачки он спешился и встал на незыблемую твердь. Это был знак, посланный Таргой, но испытать его, проникнуть в суть было не просто.
Если бы боги искушали мужалого человека, как юных дев, только глаголом, он давно бы утратил разум и чувства, всецело предаваясь божьей воле и бездумно следуя, куда ему укажут, ровно скот под кнутом пастуха. Они не правили человеком, не вели его в поводу, а принуждали мыслить, и оттого говорили – бог надоумил...
Чем сложнее был предстоящий путь, тем труднее изведать божий знак.
Когда же земля успокоилась и степь погрузилась в настороженную тишину, из низких туч повалил снег. А если случалось так, значит, пролетела птица Сирин неувиденной, пропела неуслышанной!
Взяв коня в повод, Ураган дошел до первого княжеского шатра, постучал древком кнута в кошмяную стенку и, подняв его змеистое тело в воздух, простегнул пространство.
Это был щелчок государева бича, язык коего был яснее и понятнее речи.
