При утрате родом своей Владычной части Тарбита вновь трижды посылала быков к избранному ею кострищу, но уже иного рода, и все повторялось вновь, разве что некогда тайные имена богов теперь становились явными, а сакральные совершенно иными. Поэтому иноземцы и несведущие люди, коих именовали невгласами, полагали, что сары часто меняют своих богов либо у них бессчетное число кумиров.
Научившись взывать к небу и слушать его, ярый муж избранного рода снимал с уснувшего тура шкуру вместе с рогатой головой и предъявлял ее на вече старцам, которые во всеуслышание объявляли его государем саров, и все роды присягали ему, высекая себя бичами.
Над останками же быка сродники насыпали курган, а его голову со шкурой ставили на высокий каменный постамент, сооруженный на вершине, золотили рога, а вместо глаз вставляли большие изумруды.
Это был знак божественной власти рода.
В последний раз Тарга приходил на жертвенный пир к костру рода Урагана двести и девять лет назад. Турья шкура давно истрепалась и истлела, разнесенная ветром по земле, а от огромного черепа оставались лишь кучка праха и два золоченых рога. И напрасно сродники, желая продлить срок Владычества рода, укрывали постамент от дождя и снега сначала тяжелым войлочным шатром, затем и вовсе воздвигли каменный храм.
Но тленные останки не укрыть было от времени.
Знание имен богов, иначе называемое причастие, хоть и возвышало избранника Тарбиты, хоть и наделяло Владычной властью, однако все государи последнего столетия, предки Урагана, не испытывали от своей части ни радости, ни удовлетворения, ни утешения. Напротив, это таинство становилось великой обузой, бременем, коему бы не позавидовал ни один завистник, если бы изведал его тяжесть.
Получивши свое наследство, Ураган не утратил памяти, по недомыслию не осчастливил саров, разгласив тайные имена. И роковая нить его рода хоть и истончилась, но не прерывалась.
Однако он редко обращался к богам, поскольку всякий раз, взывая к ним, сжигал кожу на ладонях. Это означало, что боги не принимают земного жертвенного огня, который должен был слететь с рук и подняться в небо, не опалив даже перста. А причиной сего была беззаконность саров, и, прежде чем тревожить богов, следовало вернуть народ под сень обычаев и правил, в лоно закона, иначе называемого совесть, который единожды был установлен на земле самим Таргой.
Ни дед Урагана, ни его отец и ни он сам, имея Владычество, не владели им, как прежние государи.
И теперь, узрев след турьего стада на кочевом пути, государь узрел разгадку знака. Но она не сулила блага, ибо сводила начало, бывшее двести девять лет тому назад, с концом Владычества: ведь если туры так близко подошли к кочевью, значит, в их стаде появился жертвенный бык, который может прийти к кострищу рода, избранного Тарбитой.
Весь день и ночь ехал Ураган конским, волчьим и турьим следом, но так и не настиг кочевья: изголодавшиеся табуны и стада шли слишком скоро, ибо чуяли близкие нетронутые пастбища. А государь не погонял лошадь и все оглядывался назад, чуя, будто за спиной едет кто-то, но так далеко, что не только шапок, но и копий еще не видно.
Конечно, от долгого похода притомились кони у Скуфи, а те подводные, что взяли с собой, наверняка тоже были под седлами, если сваты отыскали невест в племени рапеев. Трудно будет нагнать кочевье, которое встанет лишь на нетронутом пастбище, да и то на короткое время.
Иногда государь спешивался и подолгу шагал по раскисающей от талого снега земле, и казалось, она все еще подрагивает, как наплакавшееся чадо.
И лишь еще через сутки он услышал пронзительный скрип многих тысяч колес и позже узрел впереди шатры и телеги временного стана, раскинувшегося на берегу пополневшей реки Денницы, однако подъезжать не стал, поскольку внезапно увидел на другой стороне турье стадо!
Ему выпала редкая удача – увидеть так близко священное земное племя, и Ураган остановился, посчитав это добрым знаком. Степные великаны, нагуляв за лето жиру, теперь безмятежно спали, словно люди, собравшись в круг возле важачки – у туров государыней была самка. Круторогие, свирепые быки, охраняющие покой племени, явно видели человека, однако не обращали внимания, должно быть, признавая избранника Тарги. Поэтому государь расседлал изможденную кобылку, отпустил пастись, а сам прилег на берегу, расстелив войлочный потник и укрывшись плащом: если рядом были туры, опасаться на этом свете было нечего...
И только смежил веки, как увидел сон, будто с великой добычей идет Скуфь, обоз из сорока кибиток растянулся на три поприща, но лишь в трех из них сидят по дюжине рапейских дев, и все они образом так похожи на Чаяну, что не отличить! А встречают они витязей втроем: справа от Урагана стоит младший брат Кочень, слева – приемный сын Ровен.
– Выбирайте себе невест! – будто бы говорит им государь. – Позрите, сколько красных дев!
И сам стал высматривать среди них жрицу Чаяну, да никак не высмотреть, не признать, поскольку у нее космы были распущены, а у этих в три косы заплетены, но все равно волосы такие светлые, что сияние исходит.
– Есть ли среди вас жрица Чаяна? – будто бы спрашивает Ураган.
А девы закричали вразнобой:
– Я Чаяна!
– Я жрица!
– Это я была с тобой на реке Деннице!
– Это мне ты пришелся по нраву!
– Меня возьми!
И заходила у государя голова кругом от этого коловращения: никак не выбрать себе одну-единственную невесту, ибо все они похожи на Чаяну и так прелестны, и так маняще взирают, что сердце заходится.
Кочень с Ровеном тоже стоят растерянные – взоры разбегаются!
А ярый муж отчего-то голову повесил и лишь тяжко вздыхает. Тут и узрел государь, что доспехи на нем в старой крови, уже и ржа охватила, будто в земле лежали.
– Отчего ты такой угрюмый и доспехи ржавые? – спрашивает Ураган.
– Меня белый пар сразил, – признался Важдай. – Я теперь мертвый и в горах лежу.
– Кто это – белый пар?
– Царь рапейский, именем Сколот.
– Где же Скуфь? Где витязи мои?
– Да вот же они!
Государь только сейчас и увидел, что вместо коней в кибитки воины впряжены и дышат тяжело, будто загнанные. Все как один обнажены до пояса, словно на смертную схватку подымались, и только шапки на головах дымятся.
– Что это с ними приключилось?
– Их белый рапей в огне спалил, – будто бы походя отвечает воевода. – Бери невесту, государь!
Ему бы загоревать, но беловолосые девы перед глазами мелькают, смеются и руками манят. Обоз из кибиток встал в круг и ходит, будто хоровод, земля под ногами трясется. Причем половина из них черные, а другая половина – белые, покрытые сафьяном.
– Кто же из них жрица именем Чаяна? – спрашивает он у воеводы.
– Они все жрицы, – отвечает ярый муж. – И имя у них одно – Чаяна.
