— Ты слишком зажата, — говорила Астрид.
— Такая уж я уродилась.
Этим такие разговоры всегда и ограничивались.
Йона сильно тянуло к свояченице, к ее легкому, светлому характеру, но он стеснялся этого чувства и никогда не давал ему воли. Однажды он, правда, сказал:
— Знаешь, ты не от мира сего.
Астрид рассмеялась, но Йон заметил, что Ханна сильно испугалась.
В разговор вмешался свояк, говоривший на сочном норвежском наречии.
— Мой женка ангел, — сказал он, — когда она не тролль. Так что, понимаешь, мне не так уж легко приходится.
Все рассмеялись, все, кроме Ханны, которая покраснела и закусила нижнюю губу. Она вспомнила безумную выходку Астрид, подумалось Йону.
За последние годы Йон Бруман сильно привязался к мужу Астрид, честному рыботорговцу, надежному норвежскому парню, великодушному и умному. Они стали друзьями, часто встречаясь на озере ранним утром. Именно здесь, на озере, сидя в лодке, Бруман узнал, что между Норвегией и Швецией назревает кризис, а может быть, и кое-что похуже.
Голос Арне Хенриксена загремел над озером с такой силой, что распугал всю рыбу.
— Настает конец шведскому владычеству! — кричал он. — Это уже носится в воздухе. Это уже можно пощупать. У нас есть и люди, и оружие.
Йон вспомнил свои поездки во Фредриксхалл, где бедные крестьяне из шведского Даля смиренно стояли в очереди на рынке, чтобы продать скот, сено и сливочное масло.
— Я говорю о господах в Стокгольме, — сказал Арне, — а не о вас.
— Но именно нас вы будете убивать, если придете к нам с оружием.
— Мы претерпели множество несправедливостей, и виноват в них ваш король, этот негодяй.
Йон Бруман несказанно удивился своим чувствам. Никогда прежде не думал, что он до мозга костей швед. В какой-то момент он испытал непреодолимое желание сбросить этого норвежского болтуна в воду. Но Арне не заметил его враждебности и пустился в длинные рассуждения о духе и букве Эйдсволльской конституции, которая давала невиданные в истории права простым людям. Потом Арне принялся говорить о консульском кризисе.
Бруман слышал разговоры обо всех этих предметах, но, как и большинство шведов, не придавал им — в отличие от норвежцев — никакого значения. Только теперь он узнал, что делала в стортинге партия «Венстре», желавшая иметь в Норвегии собственного министра иностранных дел. Узнал он и о том, что норвежцы уже давно пытаются избавиться от значка унии на государственных флагах, поднятых на мачтах норвежских кораблей, бороздящих международные воды.
Мельник внимательно слушал, стараясь правильно понять собеседника. Но Йон Бруман не на шутку испугался, услышав, что Стортинг на восемь миллионов риксдалеров закупает броненосцы и что новый министр обороны Норвегии, бывший подполковник Станг, развернул строительство укреплений по всей длине шведско-норвежской границы.
— Станг — чертовски храбрый парень, — сказал Хенриксен и поведал Бруману, как намеревается министр использовать новое немецкое оружие. — Укрепления во Фредрикстене оснащены пушками с очень большой дальностью стрельбы. — Хенриксен испытующе посмотрел на Брумана и сказал, заканчивая разговор: — Мы мало об этом говорим, но каждый честный норвежец знает: самое главное — оружие, все остальное потом…
Они продолжили этот разговор вечером, когда выпили за ужином. Хенриксен был необычным человеком. Трезвый он был говорливым и громогласным, но, выпив водки, становился деловым и спокойным.
— Ты и сам можешь понять, это полнейшее безумие, что у норвежских моряков, которые плавают по всему миру, нет соотечественников, способных о них позаботиться.
Это Бруман понимал.
— Стортинг решил учреждать наши собственные консульства в других странах, — продолжал Хенриксен. — Мы уже выделили на это большие деньги. Но король в Стокгольме, как всегда, упрямится.
Йон кивнул:
— Король Оскар — просто болван.
Сестры, накрывавшие стол, слышали эти слова. Ханна побледнела так, словно была готова упасть в обморок. Астрид же просто рассмеялась.
Норвежские родственники изрядно обиделись, когда узнали, что Йон один раз в месяц бывает во Фредриксхалле. Почему он не показывается у них? Йон не знал, что ответить, и в конце концов сказал, что он пока смущается.
— Чепуха, — заявил Арне, а Астрид, как обычно, рассмеялась и сказала, что теперь все будет по-другому. В следующий раз Бруман будет ночевать у Хенриксенов, да и вообще станет приезжать к ним отдохнуть. Через несколько месяцев маленького Августа можно отлучать от груди, и тогда Йон будет брать с собой и Ханну.
— Я не могу приезжать из-за матери, — сказала Ханна и покраснела, вспомнив, что Майя-Лиза умерла. — Я хочу сказать, — поправилась она, — что для ребенка лучше, если его кормят грудью до двух лет.
Астрид впервые разозлилась:
— Тебе понадобилось десять лет, чтобы освободиться от матери и ее страшных суеверий. Наступил новый век, Ханна.
Ответ Ханны сильно удивил Йона:
— Я думала об этом, и все равно побаиваюсь. И почему все, во что верили старики, должно быть неправдой?
— Это каждый решает для себя сам, — сказала Астрид, как будто это был самый простой в мире вопрос.
Сестры заговорили о родных местах. Астрид не нравились происшедшие перемены, люди из Касы уехали в Америку, в Боне остались одни старики, усадьба Клева заросла лесом, умерли Йонас, Клара и Ларс.
— Ведь они не были стариками!
— Нет, но и мама с папой тоже не были старыми.
— От чего они умерли, Ханна?
— Жизнь слишком сильно их утомила.
— Я думаю, что это следствие голодных лет.
Вспомнили они и своих соучеников: где Рагнар, где Виталия, Стен, Еран, Олена?
Это знала Ханна: в Норвегии, в Гётеборге, в Америке — кто где.
Ханна никогда не задумывалась об этом раньше, и только теперь поняла, как одиноко ей живется в долине. Только теперь она нашла подходящие слова.
— Быстро же обезлюдела долина, — заметила Астрид.
Астрид была просто влюблена в Рагнара, темноглазого одиннадцатилетнего мальчишку с обворожительной улыбкой и легким характером.
— Прямо божье дитя, — умилялась Астрид. — Как же непостижима жизнь, Ханна.
— Он очень похож на своего отца, — сказала Ханна, спохватилась и добавила, что это касается его внешности. — Рагнар очень добрый и милый мальчик.
— Да, трудно его не баловать.
Ханна и сама это понимала, видя, что Йон Бруман относится к пасынку с большей нежностью, чем к своим собственным сыновьям.
Правда, Хенриксен говорил Йону, что ему следует остерегаться мальчишку.
