— Это самое важное, Юханна, не забывай.
По утрам Ниссе наведывался в рыбную гавань и в коптильни. До вечера он успевал побывать везде. В конце концов я научилась почти всему — я закрывала кассу, подсчитывала выручку и оформляла банковские документы.
— Вот это девка, — сказал Ниссе Рагнару, когда тот однажды заглянул на рынок.
Я стала расти.
Но что еще лучше, у меня появились приятели. Некоторые из них остались со мной на всю жизнь — Грета из сырного отдела, Айна из мясной лавки и Лотта из кондитерской.
И, разумеется, Стиг, сын торговца мясом. Он был ко мне неравнодушен, это было видно. Но я не стала углубляться в эти отношения, и мы смогли остаться друзьями.
Здесь, на рынке, я узнала, что меня считают хорошенькой и привлекательной. Первая красавица крытого рынка, говорил Ниссе, как всегда преувеличивая. Но когда бы я ни торопилась пройти вдоль рядов, парни всегда свистели мне вслед, хотя я не видела в этом ничего хорошего или приятного. Это стало привычной шуткой. Они даже пели: «Умеешь ли ты свистеть, Юханна?» Когда-то, еще на родине, один двенадцатилетний парень научил меня оглушительно свистеть, засунув два пальца в рот. Я свистела так талантливо, что кошки в страхе взлетали на деревья.
Я стала свистеть на рынке всякий раз, когда слышала хвастовство этих ребят. Все весело смеялись, но Ниссе мое поведение не понравилось.
— Кончай с этим свистом, — сказал он. — Порвешь свой красивый рот.
Однажды, в самом начале, я встретилась на рынке с доктором с улицы Виктории. Уверенным шагом он направился прямо к моему прилавку. У меня от волнения пересохло во рту, а сердце бешено застучало, но я знала, что Ниссе сидит в своей каптерке у меня за спиной, и успокоилась.
Впрочем, причин волноваться не было. Доктор меня не узнал. Он заказал два омара, двадцать тонких ломтиков лосося, килограмм креветок и полкило салаки горячего копчения.
Я взвесила товар, посчитала сумму. Эта сумма в кронах была ровно вдвое больше моей месячной зарплаты.
Доктор попробовал торговаться.
— Я очень сожалею, но у нас фиксированные цены.
Ниссе, слышавший наш разговор, вышел из своей каморки и поддержал меня, решительно, но дружелюбно. Потом он сказал:
— Как ты побледнела, девочка. Пойди выпей чашку кофе.
Я сидела в кафетерии и пыталась переварить явную нелепицу: этот негодяй меня даже не узнал.
Я уже говорила, что работа служанкой сделала меня социал-демократом. Но я, как всегда, просто стараюсь, по привычке, слишком хорошо о себе думать. Не работа, а семья с улицы Виктории научила меня ненавидеть буржуазию.
Стоял ветреный апрельский день тысяча девятьсот двадцатого года, когда это произошло. Прямо перед часом пик.
Я была одна в магазине, прилавок был липким, так как перед этим я разделывала угря для покупателя. Он жаловался, что на улице настоящий ураган и что каналы вышли из берегов. Когда покупатель ушел, я собралась было вытереть прилавок, но обнаружила, что у меня кончилась вода.
В наших лавках водопровода не было. Но под большим стеклянным куполом в центре рынка находился круглый павильон с колонкой. Я попросила подружку Грету из отдела сыров присмотреть за моим прилавком и побежала с ведром за водой.
— Беги, только поскорее! — крикнула она мне вслед.
Я кинулась к колонке со всех ног. Но как только я собралась открыть тяжелую дверь в павильон, ведро вдруг выпало у меня из руки и с грохотом упало на каменный пол. Страшно разозлившись, я попыталась наклониться, чтобы поднять ведро, но у меня ничего не вышло.
Я подняла правую руку, чтобы все же открыть дверь, но и это у меня не получилось, и я поняла, что окаменела. В первый момент подумала о детском параличе. Но нисколько не испугалась. Вокруг был такой покой, да и я сама ощущала полную безмятежность. Этот сверхъестественный покой не давал мне ни думать, ни бояться. Откуда-то лился чудесный свет. Все было значительно, торжественно… и светло.
Прошла нескончаемая минута, прежде чем я вспомнила, что мне надо поторапливаться.
В это мгновение раздался страшный треск, стеклянный купол не выдержал натиска бури и рухнул вниз с шумом, который мог бы разбудить и мертвого. Дверь слетела с петель и ударила меня по голове. Этот удар отшвырнул меня к стене. От двери полетели осколки стекла, вонзившиеся в мои руки, но ладонями я успела прикрыть глаза, и осколки не поранили мне лицо. Люди бросились от павильона врассыпную. Кто-то закричал: «Слава богу, Юханна жива! Она не успела войти… но она вся в крови! Звоните в полицию и в скорую!»
Добрый врач в Сальгренской больнице извлек из руки осколок и зашил рану.
— Вас, фрекен, сберег ангел-хранитель, — сказал он. Потом он обратился к полицейскому и начальнику пожарной команды: — Нет, фрекен не видела и не слышала ничего необычного.
— Я так спешила, — сказала я.
Они мне поверили.
Об этом несчастье много говорили, потому что грохот от падения купола был слышен на другом конце города. Обо мне даже написали в газете: «Девушка, которую спас ангел-хранитель». На рынке меня дразнили:
— Как же ты рассчиталась со своим ангелом?
Для одного дня это было слишком. Я расплакалась. Стиг утешал меня как мог, и скоро разговоры об ангельской охране стихли.
Мама тоже прочитала газетную статью обо мне и сказала очень странную вещь:
— Я надеюсь, ты понимаешь, что это правда.
Я ничего ей не ответила, но впервые за много лет мы посмотрели друг на друга с пониманием. Едва заметно улыбнувшись, она спросила:
— Это был твой отец, Юханна?
— Не знаю, мама.
Правда ли это, я не знала. Не знаю я этого и сегодня. Мне не были нужны никакие объяснения — ни тогда, ни теперь.
Единственное, что я знаю, — произошло чудо, и только после этого я смогла вспомнить отца, лес, гремящие пороги, кричащих в сумерках гагар, рассказанные им сказки, песни, которые я пела вместе с ним. Раньше я не осмеливалась это вспоминать. Теперь картины детства заливали меня бурным потоком — сначала в снах, а потом и наяву. Во мне как будто открылись какие-то шлюзы.
Мне снилось, как мы летим — папа и я, как мы плывем под парусом по Ульвклиппану. Мы добрались до вершины скалы только к ночи и остановились передохнуть. Папа протянул руку к звездам и сказал, что каждая из них — это далекий, чужой мир. Когда я спросила, кто живет в этих мирах, в ответ я услышала, что звездные дома пусты и в них никто не живет.
Летали мы и над озерами — над Длинным озером и над Норвежскими водопадами, — и над тысячами лесных заводей.
Сны с полетами наполняли мою душу несказанной радостью, ощущением победы. Чувством власти — да, чувством чистой власти и силы.
Днем все было по-другому. Днем я вспоминала. Теперь я могла вспомнить все-все. Вот в проулке в стороне от Аллеи поет птичка. Я останавливаюсь, слушаю и узнаю — это зяблик. Я здороваюсь с пекарем Эрнстом и вдруг понимаю, что от него пахнет мукой из бочки, и я явственно вижу светящие в окна мельницы лучи солнца, в которых пляшет мучная пыль. В воскресенье мы с Гретой ходили к озеру Дель, сидели на мысе, заросшем лесом, отражающимся в глубоком пресном озере. У берега стоят ивы и березы. Там, дома, росли клены, ронявшие свои поздние светло-зеленые соцветия в воду северных озер.
