В доме было холодно. Анна спустилась в подвал, затопила котел, потом поднялась в свою комнату, достала из шкафа одеяло. Улегшись в кровать, она принялась думать о практических вещах, и ей стало легче.
В одиннадцать часов она проснулась. В подвале гудел котел, в доме стояла почти невыносимая жара. Но Анна не стала убавлять пламя, а лишь открыла окна и проветрила комнаты. Спина и руки болели после бессонной ночи, но она решила заняться неотложными вещами: позвонить в Ландветтер, чтобы Рикарда отправили сюда, а не в Сальгренска. Принять горячую ванну. Есть ли в доме еда? Наверное, есть.
Когда она лежала в горячей воде и скованность постепенно выползала из тела, Анна приняла решение: она останется. Она будет жить здесь — весной, а может быть, и круглый год. Она вышла в сад. «Мой сад», — впервые подумала она и устыдилась, увидев, какой он запущенный. Сквозь туман светило солнце, и в его холодном мартовском свете Анна смотрела на выродившиеся розы, которые не цвели уже много лет, на газон, заросший мхом, на полуметровые сорняки, торчавшие из клумб с прошлого года.
Потом она услышала шум подъехавшего автомобиля. Это был Рикард, и она тут же оказалась в его объятиях.
— Щеголяешь в халате на таком холоде и в деревянных сабо на босу ногу, — сказал он, отпустив ее.
— В доме очень тепло, — возразила она.
— Ты что-нибудь ела сегодня?
— Нет, здесь ничего нет.
— Глупышка, — сказал он, и прежде чем она успела что-то сообразить, они уже лежали на узкой кровати в верхнем этаже, и он страстно целовал ее глаза и грудь, и она понимала только одно — что она дома.
И это главное?
Но потом, когда он нашел жестяную банку со старым кофе, сварил и предложил ей выпить, она подумала, что нет ничего проще и лучше, чем то, что Ханна называла лежанием в постели.
Муж не спрашивал Анну об умершем, и она была очень благодарна ему за это.
— Надо ехать к маме, — сказала она.
Рикард взял в Ландветтере машину напрокат, и это сразу облегчило дело. Они составили список покупок и договорились, что он поедет в магазин, пока Анна будет в больнице. Потом они поедят где-нибудь в городе и поедут в похоронное бюро.
— Ты все раскладываешь по полочкам, как всегда, когда испугана, — сказал он, и голос его был теплым от переполнявшей его нежности.
Когда он высадил ее возле больницы для хроников, Анна вдруг впала в панику:
— Что я ей скажу?
— Ты должна сказать все как есть.
— Рикард, пойдем вместе.
— Да, конечно, я только припаркуюсь.
Он ждал Анну, пока она говорила с заведующей отделением. Врач тоже считала, что Анна должна сказать правду.
— Потом мы увидим, поймет она или нет.
Юханна, как обычно, витала в своем бесконечно далеком мире.
Некоторое время они молча сидели возле нее, глядя ей в глаза. Рикард держал ее за руку, а Анна, склонившись над матерью, сказала, стараясь придать голосу скорбную торжественность:
— Мама, послушай меня, сегодня ночью умер папа.
Кажется, она вздрогнула, кажется, она поняла. Нет, это всего лишь самовнушение.
Правда, когда они уходили, Рикард сказал, что рука у мамы дрогнула, когда Анна сообщила ей горькую новость.
Они пообедали в рыбном ресторане на Майнаббе, потом купили еды, потом пошли в похоронное бюро. Господи, как же много решений надо было здесь принять. Анна согласилась на дубовый гроб, отказалась от креста в объявлениях, согласилась на рассылку пригласительных писем, согласилась на какую-то урну. Теперь Анна поняла, что имели в виду люди, которые рассказывали, что заботы о похоронах заглушают скорбь всю первую неделю.
По дороге домой они зашли в любимый мамин магазин «Консум». Потом они поехали на садовую ярмарку и купили цветы для дома. Когда они наконец приехали, на ступеньках крыльца их ждала Малин. Анна улыбнулась, а Рикард рассмеялся от радости. Мария вчера разыскала ее в Копенгагене, друг отвез ее в Хельсингер, где Малин купила билет на паром.
— Мама, ты опять все держишь в себе. Может быть, попытаешься заплакать?
Но она не могла.
Анна лежала на спине и держалась за руку Рикарда, стремясь согреться его теплом. Она выбилась из сил, и возбуждение не давало ей заснуть. Он волновался за нее, она это чувствовала.
— Может быть, снотворную таблетку?
— Нет.
— Ну тогда виски?
— О’кей.
Она выпила виски, как дети пьют воду, и поразилась тому, как быстро пришло умиротворение. Она еще успела сказать, что может легко спиться, и мгновенно уснула. Проснулась она от кофейного аромата, доносившегося с кухни, где разговаривали Рикард и Малин. На дворе стояла чудесная погода.
«Я должна им все сказать», — подумала Анна, спускаясь вниз по лестнице. Она налила себе большую чашку кофе, добавила молоко и сделала глоток.
— Я подумала и решила остаться здесь… на какое-то время. Надо ведь навещать маму.
— Мне нравится эта идея. К тому же Гётеборг ближе к Лондону, чем Стокгольм, — сказал Рикард.
— Тебе будет здесь одиноко, — возразила Малин, — но мы будем приезжать к тебе всякий раз, когда сможем.
— Я подумала и решила позвонить Марии — попросить ее приехать сюда на моей машине, привезти компьютер, принтер, все записные книжки и мою одежду. — Подумав, она добавила: — Я охотно останусь здесь и буду писать.
Слова повисли под абажуром. Точно так же, как и много раз прежде.
Она уронила голову на стол, сдалась и расплакалась.
— Пойду полежу, — сказала она, взяла с собой свернутые в трубочку документы на дом и поднялась на второй этаж. — Я хочу побыть одна, — сказала она, видя их встревоженные глаза.
Она лежала в своей старой детской комнате, пока не перестала плакать. Только после этого она почувствовала, что ее трясет от холода. Боже, как она мерзла.
Она проснулась от вкусного запаха. Еда. Жареная ветчина, картошка, лук. Она встала и на трясущихся ногах пошла в ванную, ополоснула лицо холодной водой, посмотрела в зеркало и подумала, что выглядит старой и изможденной. Но когда она спустилась в кухню, Рикард сказал:
— Ну вот, теперь у тебя снова живые глазки.
— А не два пустых колодца, — сказала Малин и улыбнулась матери.
Анна почувствовала, что против воли улыбнулась ей в ответ.
— Все же это хорошо, что он умер, — сказала она.
— Да, это хорошо и для него, и для нас. Я считаю, что тебе надо думать о том, что он прожил долгую и богатую жизнь.
В этом высказывании не было ничего примечательного, но Анна так давно была погружена в беспросветную бессмысленность бытия, что с трудом понимала теперь слова. Любые слова.
