Книга Александр I, страница 41. Автор книги Анри Труайя

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Александр I»

Cтраница 41

Прибыв в Париж, Нессельроде встречается с Талейраном, которого после Эрфурта царь считает надежным союзником в борьбе с Наполеоном. Принимая к сердцу русские дела, князь Беневентский тем не менее тут же требует платы за предательство. 15 сентября 1810 года он пишет Александру: «Мне необходимо иметь 1 500 000 франков, и было бы весьма важно получить их в ноябре. Это вещь сама по себе простая, но мне приходится быть крайне осмотрительным в выборе средств, с помощью которых я могу достать эти деньги в настоящее время… Если Ваше Величество найдете, что, обратившись к вам с полным доверием, я этим лишь отдаю должное присущим вам достоинствам и великодушию… я умоляю вас приказать доверенному лицу написать г-ну Бетману, что вами открыт у него, Бетмана, во Франкфурте кредит на 1 500 000 франков вашему генеральному консулу в Париже г-ну Лабинскому». Александр учтиво отклоняет эту просьбу: «Князь, я спрашиваю вас самого, могу ли я исполнить ваше желание, не скомпрометировав вас окончательно?.. Если я окажу вам эту услугу, то через кого и каким образом я могу это сделать так, чтобы она осталась тайной для всех? Поэтому, князь, я с сожалением лишаю себя удовольствия, которое всегда испытываю, оказывая вам услугу». Несмотря на это, Талейран остается главным информатором русских в политических вопросах. Письма, которые Нессельроде пересылает царю через Сперанского, содержат по большей части изложение бесед и советов «кузена Анри». Этот «кузен Анри» не кто иной, как Талейран; его также называют «красавец Леандр» или «Анна Ивановна». Фуше фигурирует в переписке под псевдонимами «Президент» или «Наташа», царь – «Луиза», Коленкур – «Холшинский». Если речь идет об амурных делах господина Бутягина, секретаря русского посольства, то подразумевается общественное недовольство во Франции.

Эти секретные документы предназначаются лично царю, но, чтобы лучше владеть ситуацией, Сперанский не колеблясь переступает через запрет и заставляет двух доверчивых служащих Бека и Жерве передавать ему секретные досье Министерства иностранных дел России без ведома Румянцева. Этой явной неосторожностью немедленно воспользовался, обратив ее против Сперанского, министр полиции Балашов. Многочисленные враги Сперанского, среди которых такие влиятельные фигуры, как великая княгиня Екатерина, граф Ростопчин, Аракчеев, Карамзин, Армфельд, раздувают скандал, крича о государственной измене. Они открыто обвиняют Сперанского в преступных связях с агентами Наполеона и требуют головы виновного. Александр мог бы одним словом обелить своего сподвижника, единственная ошибка которого, царь это понимает, в том, что он самовольно читал секретную дипломатическую переписку, к которой не имел права доступа. Но на этот раз взрыв ненависти против Сперанского был слишком силен. Козел отпущения нужен двору, столице, всей стране. Чтобы умиротворить дворцовые круги, Александр притворяется разгневанным, тогда как он всего лишь оказался в затруднительном положении. Быстрые расправы претят его нерешительному и мягкому характеру. Все-таки он решает действовать и действовать быстро, не по собственному убеждению, а из соображений целесообразности.

17 марта 1812 года, в воскресенье, Сперанский получает через фельдъегеря приказание явиться к императору в восемь часов вечера. Ничего необычного в этом нет, и Сперанский спокойно отправляется в Зимний дворец. В приемной ждут генерал и двое министров. Сперанского проводят к императору первым. Аудиенция продолжается два часа. Наконец дверь отворяется, на пороге появляются двое мужчин. Сперанский бледен и взволнован, на глазах императора, видимо, сильно расстроенного, слезы. Кто из них причинил другому больше зла? Сперанский дрожащей рукой прижимает к груди портфель. Дежурные офицеры слышат, как Александр произносит слабым голосом: «Еще раз прощайте, Михайло Михайлович». Вернувшись к себе, Сперанский застает в доме министра полиции Балашова. Кабинет его опечатан. Поздно ночью, не имея мужества проститься с семьей, великий законодатель, доверенное лицо и друг царя, низвергнутый с вершин власти, выезжает из Петербурга в почтовой кибитке в сопровождении частного пристава. Он направляется в Нижний Новгород – в ссылку. Его сотрудник Магницкий также арестован и сослан. Через несколько дней заключают в тюрьму двух чиновников Министерства иностранных дел, имевших неосторожность передавать Сперанскому секретные бумаги. Таким образом подтверждается версия заговора против безопасности государства.

Столичное общество радуется внезапной опале Сперанского, как первой победе над французами. «Смерть тирана не могла бы вызвать столь всеобщую радость», – отмечает мемуарист Вигель. «Великий день для отечества и для нас всех 17-й день марта! – пишет в записках Варвара Бакунина. – Бог ознаменовал милость свою на нас, паки к нам обратился, и враги наши пали. Открыто преступление в России необычайное, измена и предательство… Должно просто полагать, что Сперанский намерен был предать отечество и государя врагу нашему». «Падение Сперанского прогремело на всю империю», – пишет Жозеф де Местр. Семья опального министра, выехавшая вслед за ним в ссылку, по пути подвергается оскорблениям со стороны черни.

У Александра, прогнавшего Сперанского с глаз долой, тяжело на сердце. На следующий день после высылки министра он доверительно говорит князю Александру Голицыну: «Если бы у тебя отсекли руку, ты, верно, кричал бы и жаловался, что тебе больно. У меня в прошлую ночь отняли Сперанского, а он был моей правой рукой». А несколько дней спустя – Нессельроде: «Только теперешние обстоятельства вынудили меня принести эту жертву общественному мнению». И, наконец, Новосильцеву: «В действительности он виноват только передо мной, виноват потому, что отплатил мне за доверие самой черной, самой гнусной неблагодарностью. Но и это не заставило бы меня прибегнуть к суровым мерам, если бы люди, которые в течение некоторого времени взяли на себя труд следить за его словами и поступками, не вмешались и не разоблачили обстоятельства, заставившие заподозрить намерения столь злостные». И тому же собеседнику он передает слова, которые сказал министру перед увольнением: «Враг у ворот империи. Подозрения, которые вы на себя навлекли, и высказывания, которые вы себе позволили, поставили вас в положение, при котором я не могу и дальше выказывать вам свое доверие, иначе, в случае несчастья, я окажусь сам виновным в глазах подданных».

Но, как всегда, его искренность весьма относительна. Его тон и слова зависят от собеседника. Одним он жалуется на страдания, которые испытывает, принеся Сперанского в жертву общественному мнению, даже не проверив возведенных на него обвинений. Другим клянется, что гнев против министра так ослепил его, что он хотел подвергнуть его самой суровой каре. Паррота, ректора Дерптского университета, он уверяет, что, узнав об «измене» Сперанского, чуть было не приказал расстрелять его. Легковерный Паррот, вне себя от ужаса, пишет Александру: «Одиннадцать часов ночи, стоит глубокая тишина. Начинаю письмо моему возлюбленному, моему боготворимому Александру, с которым не хотел бы никогда разлучаться… Вчера вы поделились со мной горем, причиненным вашей душе предательством Сперанского, и я стал свидетелем того, как невольно излился ваш гнев. Надеюсь, теперь вы далеки от мысли расстрелять его. Признаюсь, все, что вы рассказали мне, сильно его чернит. Но в том ли вы сейчас состоянии, чтобы по справедливости разобраться в этих обвинениях?»

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация