Будучи по своей сути военным правителем, он умел наводить порядок как в пределах, так и за пределами империи. Он использовал любую возможность для вмешательства в дела иностранных государств и оказания им помощи в деле подавления освободительных движений. Благодаря его усилиям флаг российской империи стал в Европе символом махровой реакции. Даже избрание в 1852 году Луи Наполеона Бонапарта императором Франции не успокоило его. Он признал легитимность нового монарха, но отказался обращаться к нему по традиционной форме «государь брат мой». Правда, к Луи-Филиппу он тоже так не обращался. Не удовлетворившись усмирением Польши, которая вновь грозила подняться, он снарядил в Венгрию многочисленную армию, чтобы помочь императору Францу-Иосифу восстановить власть в стране. Он оккупировал Дунайские княжества и установил над ними нечто вроде протектората, заключив соответствующий договор с Портой. Он помешал прусскому королю возложить на себя корону германской империи, которую ему предложил парламент во Франкфурте. Наконец, вдохновленный своими успехами, он обратился против Турции, исконного врага России.
Предлогом для конфликта послужил спор с Константинополем по поводу привилегий для православных христиан на Святой Земле. Поддержанная Францией и Англией, Турция отказалась идти на какие-либо уступки. Русская армия тут же вторглась в Дунайские княжества и осадила Силистру. Турецкий флот был разгромлен при Синопе. Но на этом успехи Николая закончились. По его просьбе Австрия и Пруссия заявили о нейтралитете. Тем временем Франция и Англия ввели свои флоты в Черное море для защиты Константинополя и послали значительные силы на Дальний Восток. Николай с изумлением обнаружил, что у него не осталось ни друзей, ни союзников. Против него ополчилось пол-Европы. Силистра выстояла. Русским пришлось уйти из Дунайских княжеств, которые были незамедлительно заняты австрийцами. В скором времени французы и англичане высадились в Крыму, в Евпатории. Потерпев поражение на реке Альме, русские яростно оборонялись в осажденном Севастополе.
Александр испытывал глубокое унижение из-за этой войны, которую многие дальновидные люди из его окружения считали изначально проигранной. Не хватало вооружений; прибрежные крепости были плохо обустроены и не имели достаточных запасов боезарядов и продовольствия; отсутствие хороших дорог не позволяло осуществлять быструю переброску резервов. У русских героизм заменял подготовку, импровизация – тактику. За мишурой мундиров скрывалась крайняя нужда. Попытки русских заставить союзников снять осаду Севастополя кончились кровавыми битвами под Балаклавой и Инкерманом. Предчувствуя крах своих планов установления славянской гегемонии, Николай пишет Михаилу Горчакову, командующему южной армией: «Пусть будет все по воле Божьей. Я буду нести свой крест, пока хватит сил».
В начале 1855 года он заболел. Не искал ли он смерти, отправившись верхом в дальний путь, на свадьбу дочери своего родственника, в гвардейском мундире, коротких замшевых штанах и шелковых чулках? На следующий день, вместо того чтобы остаться в постели, он вышел на улицу в одной лишь солдатской шинели, чтобы посмотреть парад гвардейской пехотной части. Вернувшись во дворец, он тут же слег. Состояние его стремительно ухудшалось. Некоторые поговаривали, будто это вовсе не воспаление легких, а самое настоящее самоубийство. Якобы, не вынеся позора поражений русской армии в Крыму, царь отравился, выпив цикуту. Придворные врачи категорически опровергали этот слух.
Исповедовавшись, Николай попросил Александра проститься от его имени с гвардией, и в частности с доблестными защитниками Севастополя: «Скажи им, что в мире ином я буду продолжать молиться за них. Я старался делать все для их блага, и если что-то у меня не получилось, то это не от недостатка доброй воли, а от недостатка знания и умения. Прошу их простить меня». Позже, когда ему принесли донесения с театра военных действий, он из последних сил вымолвил: «Это меня больше не касается. Передайте донесения моему сыну».
На следующее утро дворцовый священник прочитал над умирающим отходную молитву. Тот слушал, задыхаясь от боли, но сохраняя ясность ума. Императрица, всю ночь просидевшая у изголовья его кровати, заливалась слезами. Потрясенный Александр тоже находился здесь. Николай уже больше не мог произнести ни слова. Неожиданно он собрался с силами, повернулся к сыну и произнес с яростью: «Держи все в своих руках!» В этот момент его ладонь судорожно сжалась в кулак, словно он хотел скрепить воедино отдельные куски своей империи. 18 февраля (2 марта по григорианскому календарю) 1855 года Николай I испустил дух, и Александр, охваченный внезапным страхом, осознал, что пришло его время.
Глава III
Окончание войны и коронация
Внезапная смерть Николая I породила в России разброд и смятение. Он был вдохновителем и движущей силой войны. Что теперь будет? Продолжит ли Александр безнадежную борьбу или же послушает генералов и склонится перед мощью союзников? Все, что было известно о качествах нового императора – мягкость, взвешенность, кротость, – давало основание надеяться на его благоразумие. Во всех европейских столицах превалировало мнение, что мир – дело решенное. На парижской бирже котировка 3 %-ной ренты взлетела сразу на три франка. В Лондонских театрах публика устраивала овации, когда при опущенном занавесе зачитывалось сообщение о кончине «врага рода человеческого». Англичане поднимались с кресел и требовали исполнения национального гимна, который пели под оркестр вместе с актерами. Британские газеты писали, что эта смерть ниспослана свыше, как наказание зачинщику войны и предостережение его преемнику.
Между тем, будучи почтительным сыном, привыкшим во всем подчиняться отцу, Александр не собирался самоутверждаться, противореча своими действиями политике Николая I, но пока что следовал в ее русле. 19 февраля 1855 года, в день своего вступления на престол, он принял присягу армии и объявил в манифесте, что его правление пройдет под покровительством самых выдающихся деятелей национальной истории. «Направляемые и хранимые Провидением, – говорилось также в манифесте, – мы сможем утвердить Россию на высшей ступени могущества и славы и, несмотря ни на что, осуществим волю и чаяния наших знаменитых предшественников, Петра, Екатерины, Александра I и нашего незабвенной памяти августейшего отца».
На следующий день, 20 февраля, он с еще большей определенностью высказался перед дипломатическим корпусом, собравшимся, чтобы выразить ему свои соболезнования: «Я буду следовать тем же принципам, которым следовали мои дядя и отец. Это принципы Священного Союза, и если Священный Союз более не существует, в том вина отнюдь не моего отца. Его помыслы и намерения всегда были чисты и законны, и если кто-то неправильно толковал их, я не сомневаюсь, что Господь и история воздадут ему по справедливости. Слово отца для меня священно. Я готов протянуть руку мира на выдвинутых им условиях. Если же переговоры, которые должны начаться в Вене, не дадут приемлемых для нас результатов, тогда, господа, во главе моей верной России и моего народа я без всякого страха продолжу борьбу».
Несмотря на эти резкие слова, дипломаты хотели верить, что соглашение все еще достижимо. И действительно, граф Нессельроде, канцлер империи, пишет де Зеебаху, министру Саксонии: «Мир наступит тогда, когда этого захочет император Наполеон III. На мой взгляд, положение складывается именно таким образом». Тем не менее Александр считает, что он, преемник и племянник другого Александра, воплощавшего в себе русский патриотизм, не имеет права отступать после поражения перед преемником и племянником другого Наполеона. Отказываясь трезво оценить обстановку, он требует, чтобы Севастополь держался, невзирая на огромные потери в рядах его защитников. Опасаясь, что князь Михаил Горчаков, командовавший армией в Крыму, может не выдержать натиска союзников, он призывает его проявлять «благоразумие и терпение» до подхода сорока батальонов подкрепления.
