Несмотря на всю свою активность в области внешней политики и управления работой правительства, большую часть времени королева проводила в изоляции от остального мира и по-прежнему придерживалась траурных обычаев. За несколько месяцев до смерти принца Альберта известный поэт А. Дж. Манби видел королеву в карете, когда та направлялась в палату общин. Тогда она была «в нарядной одежде, с бриллиантовой короной на голове и в прекрасном расположении духа. Она была Молодой и жизнерадостной. Огромные толпы людей встречали ее на улицах и площадях и приветствовали так радостно, как не приветствовали никого из прежних монархов. Один рабочий человек, стоявший неподалеку от меня, был так преисполнен энтузиазма, что громко выкрикнул: «Да здравствует английская корона!» — и почтительно снял перед ней шляпу».
Прошло несколько месяцев после смерти принца-консорта, и ни придворным, ни кабинету министров так и не удалось убедить королеву хотя бы раз показаться на публике. А министры стали упрекать личного секретаря королевы Чарльза Грея, который был наиболее близок к ней в эти трудные для нее дни, в том, что он ничего не предпринимает для возвращения королевы к нормальной жизни. Королева действительно была очень привязана к своему секретарю, признавала, что он является ее главной опорой в жизни, и даже написала ему однажды, что если его нет поблизости, то она испытывает дополнительные страдания. При этом она пояснила, что сейчас «немного успокоилась (январь 1863 г.), стала более уравновешенной, но незабываемое горе, постоянные воспоминания о дорогом муже и природная склонность к чрезмерно нервным реакциям (от чего так часто страдал и покойный принц Альберт) — все это не дает ей возможности вернуться в прежнее состояние и воспринимать происходящее с надлежащим спокойствием».
Чарльз Грей делал все возможное, чтобы уговорить королеву отказаться от затворнической жизни и вернуться к прежним привычкам. Вторая дочь королевы, принцесса Алиса, неоднократно напоминала ему, что на самом деле здоровье королевы не такое уж и слабое, как та пытается представить. Да он и сам это прекрасно понимал, так как неоднократно видел ее во время традиционных балов в летней резиденции Балморал. «Принцесса Алиса часто говорит, что королева чувствует себя превосходно и даже ощущает некоторую неловкость, как будто в этом есть что-то постыдное. Она так нежна и трогательна в своих манерах, что просто невозможно убедить ее сделать нечто такое, что бы ей не понравилось. Однако после следующей годовщины со дня смерти принца мы все должны очень осторожно заставить ее вернуться к старым привычкам».
Чарльз Грей не хотел оказывать на королеву слишком большое давление, так как знал, что ничего хорошего из этого не получится. Она просто еще больше замкнется в себе и вообще перестанет реагировать на внешний мир. А если при этом апеллировать к ее общественному долгу и государственным обязанностям, то она непременно обратится к своим врачам и найдет благовидный предлог для отказа. Уильяма Дженнера, личного врача королевы, которого она произвела в 1868 г. в рыцарское звание, много критиковали за то, что он не предоставляет кабинету министров более точного и ясного отчета о состоянии здоровья своей пациентки. А когда лорд Галифакс, исполнявший обязанности лорда — хранителя печати, стал напирать на него по этому поводу, Дженнер без колебаний выразил свой протест. «Как я могу так поступить? — говорил он. — Неужели вы не понимаете, что лучше сослаться на ее нездоровье и сказать, что королева не может выполнить какие-то обязанности, тем более что отчасти это правда, чем сказать, что она вообще не хочет этого делать?» Разумеется, для всех было бы намного лучше согласиться с ее собственным диагнозом, чем настаивать на своем и еще больше огорчать ее.
Лорд Галифакс, комментируя упрямство и нервозность королевы, стал поговаривать о каких-то «признаках невменяемости», однако ни у кого не было никаких серьезных оснований для беспокойства, поскольку при сходных обстоятельствах в прошлом королева всегда вела себя подобным образом. Поэтому не было нужды опасаться за ее психическое здоровье. И тем не менее королева строго приказала Дженнеру сообщить лорду Дерби, что «любое вмешательство в личные дела и попытки оторвать ее от привычного образа жизни неизбежно скажутся на душевном состоянии и могут привести к сумасшествию».
Уильям Дженнер согласился, что нервная система королевы представляет собой «некоторое помешательство», с которым практически невозможно справиться. Он понимал, что ее склонность к уединенному образу жизни и фактическому затворничеству является результатом чрезмерного «нервного напряжения». Дженнер неоднократно указывал, что она слишком много работает с государственными документами и постоянно следит за почтой, причем не только в королевском дворце, но и в своей летней резиденции в Балморале, где должна больше отдыхать и развлекаться, а не работать. Даже сама королева признавала, что должна «выезжать на свежий воздух по меньшей мере два раза в год». Сэр Теодор Мартин, шотландский писатель и биограф, неоднократно подтверждал, что королева слишком много времени уделяет своим бумагам. Однажды он растянул ногу, когда катался на коньках по льду острова Уайт, и королева сидела с ним долгими зимними вечерами и читала ему книги, «как будто была его заботливой матерью». Кроме того, Мартин находился при королеве в Осборне и видел, как много она занимается государственными бумагами, которые «доставлялись из Лондона два раза в день в двух огромных картонных коробках».
«С половины восьмого утра, — рассказывал он А. Дж. Манби, — и до начала первого ночи она постоянно находится в своей комнате и работает с документами. Небольшие перерывы она делает только для приема пищи, да еще полчаса отдыхает после ужина, когда кто-то читает ей любимые книги». Дженнер прекрасно понимал, что королева склонна переоценивать свою занятость и поэтому использует государственные дела в качестве предлога, чтобы уклониться от публичной деятельности. Так, например, королева жаловалась старшей дочери, что «слишком перегружена государственными делами» и не выносит «шума и волнения», которые являются неизбежными спутниками любой публичной активности.
При этом она признавала, что далеко не всегда «чувствует себя плохо». Именно поэтому генерал Грей часто называл королеву за глаза «королевской симулянткой», а лорд Кларендон ехидно подмечал, что королева нашла себе прекрасное оправдание «делать только то, что она хочет, и не делать того, чего не хочет».
Однако Дженнер был убежден, что за всеми истерическими припадками королевы кроется вполне реальное стрессовое состояние, которое создает у нее ощущение собственной болезни и к тому же дает возможность избегать надоедливых публичных выступлений. Даже самое обычное появление королевы на публике могло обострить ее душевное состояние и привести к усилению нагрузки на ее нервную систему, и без того изрядно потрепанную тяжелыми переживаниями последнего времени. Иначе говоря, чрезмерная перегруженность королевы рутинной работой могла привести действительно к «серьезному нервному срыву», справиться с которым было бы очень трудно. Дженнер просил не забывать о том, что королева Виктория — всего лишь бедная слабая женщина, убитая горем невосполнимой утраты, обладающая от рождения слабой нервной системой и находящаяся под постоянным давлением безотлагательных государственных дел. Она просто физически не может выполнять все возложенные на нее публичные обязанности и не получает от своих министров никакой защиты, хотя и считает себя вправе рассчитывать на нее.
