Придворные поговаривали в то время, что королева простила Рида при том непременном условии, что он принесет ей свои извинения за этот поступок и даст клятвенное обещание никогда не предпринимать ничего подобного в будущем. Не успев прийти в себя после случая с Ридом, королева пережила еще один удар. Одна из ее лучших фрейлин, Мари Адин, обратилась к принцессе Беатрисе с просьбой, чтобы та сообщила королеве, что она «надеется сочетаться браком» с личным секретарем А. Дж. Бальфура мистером Бернардом Маллетом. «Это вызвало самый настоящий ураган», — отметила Мари Адин после того, как получила от королевы гневное письмо, в котором та обвиняла ее в неверности и предательстве. «Скоро ты поймешь, — предупреждала королева, - как разочаровала меня». После этого королева сообщила леди Черчилль, что ужасно расстроилась из-за очередного предательства, и эта «ноющая рана» продолжала болеть еще несколько недель спустя. Однако в конце концов королева простила Мари Адин, и когда та пришла проститься с ней, была так добра и великодушна по отношению к ней, что «девушка разрыдалась от умиления». «Я действительно очень люблю королеву, — призналась она своей матери, — и мне очень неприятно расстраивать ее».
Королева всегда была очень требовательной к своим фрейлинам. Она могла, например, заставить пойти с собой на прогулку в самый ненастный день, открыть окна зимой, когда снег залетал в комнату и все ужасно мерзли; однако с годами любовь фрейлин к своей хозяйке становилась все сильнее. Несмотря на всю ее строгость и даже жестокость, они преданно служили королеве все эти годы. Она очень болезненно относилась к их честности и преданности и ненавидела всякого рода махинации, интриги и подспудные конфликты. Сама же всегда старалась быть по отношению к ним терпеливой, добросердечной и отзывчивой, хотя это не всегда получалось.
Несмотря на свою демонстративную смелость и желание непосредственным образом участвовать в боевых действиях, королева вовсе не стремилась выработать у фрейлин какие-либо мужские качества и всеми силами противилась, когда они выбирали мужскую профессию, например, профессию, связанную с медициной. Кроме того, она не поощряла мужское самодовольство, никогда не позволяла мужчинам переходить дозволенные рамки и шнырять по женской половине дома. Королева не испытывала никаких симпатий к идеям женского равноправия и в резкой форме осуждала суфражисток, которые требовали предоставления им равных избирательных прав. Все эти кампании, говорила она, свидетельствуют о «сумасшествии их сторонников», а поддерживающую их леди Амберли просто «следует хорошенько выпороть кнутом». Что же до образования, то оно, по ее мнению, «разрушает здоровье высших классов» и делает трудящихся совершенно «непригодными к выполнению работы служащих и рабочих».
Иначе говоря, королева была «кобургизирована с головы до ног» и страстно воспринимала все привычки и представления зарубежных королевских династий. И все же, несмотря на всю абсурдность своих суеверий и Предубеждений, королева, по словам Генри Понсонби, не была лишена чувства здравого смысла и врожденной рассудительности. Конечно, она была чрезвычайно упрямой, но всегда находила возможность отступить от своих принципов и согласиться на разумные компромиссы. И когда более умные люди оказывались неправыми, она инстинктивно ощущала свою правоту. Как мудро заметил лорд Солсбери, порою она понимала настроения своего народа лучше, чем многие искушенные политики, которые провели среди этого народа гораздо больше времени, чем королева. Как последний премьер-министр Солсбери, так и личный секретарь королевы Генри Понсонби неоднократно признавали, что в общении с ней каждый человек мог не только извлечь выгоды из ее прагматичного стиля поведения, чем во многом объясняется ее отношение к своему здоровью, но также попытаться понять ее необыкновенно сложный и противоречивый характер.
47. СЕКРЕТАРИ И МИНИСТРЫ
«Люди часто бывают застигнуты врасплох необыкновенной силой ее личности».
Среди множества правил жизни при дворе, которые неукоснительно соблюдались всеми придворными, был указ, строго-настрого запрещавший курение в комнате, куда в любой момент могла войти королева, хотя она сама часто «пыхтела» сигаретой во время летнего пикника на лоне природы, чтобы отогнать надоедливых комаров».
Кроме того, ее секретарям не разрешалось курить при работе с бумагами, которые потом поступали на утверждение королевы. И это продолжалось до тех пор, пока Джон Браун не убедил ее, что «небольшое количество табачного дыма никакого вреда не представляет». Но даже после этого на всех стенах королевских дворцов висели таблички с предупреждением о запрете курения. Многие курящие гости королевы вынуждены были терпеливо ждать, когда она отправится спать, чтобы удалиться в бильярдную комнату и насладиться табачным дымом. Это было единственное место в королевском дворце, где курение допускалось. Однако атмосфера в бильярдной была не намного лучше, чем в гостиной, в особенности если там присутствовал второй сын королевы, принц Альфред, который был плохим собеседником и веем портил настроение. «Герцог Эдинбургский, — говорил Генри Понсонби своей жене, — сразу же занимает кресло и начинает в течение битого часа говорить о себе. Все те, кого угораздило прийти в бильярдную комнату в это время, просто изнывают от скуки, а принц Генри Баттенбергский даже бросил из-за этого курить».
Однажды престарелый граф Хацфелд, которому трудно было добраться до бильярдной комнаты, и который в то же время не мог прожить и минуты без своей любимой сигары, вынужден был лечь на пол в своей спальне и выпускать дым в печную трубу. А король Саксонии был менее изобретательным и просто курил там, где его не могли увидеть. Однажды придворные были шокированы тем, что король степенно поднимался по парадной лестнице дворца с сигарой в зубах. А те придворные, которые втайне курили в других местах, постоянно носили в карманах завернутые в бумагу листочки мяты, так как никто не мог знать, когда королева потребует того или иного придворного к себе, и даже присутствие на церковной службе не могло служить достаточно веским основанием для опоздания.
По мере того как за последние годы придворные королевы все больше и больше привязывались к ней, сама она становилась все более капризной и трудной в общении. Она часто сердилась по пустякам, требовала от подчиненных невозможного, а когда просила совета или помощи, то очень злилась, если этот совет не совпадал с ее точкой зрения. Королева не любила, когда ей задавали слишком много вопросов, и в особенности таких, которые требовали от нее большого напряжения или предполагали ошибочные ответы. В этих случаях она просила изложить адресованный ей вопрос в письменном виде, чтобы навести справки или просто обдумать ответ. Это приводило к тому, что ее личные секретари, как правило, были перегружены бумажной работой, причем зачастую настолько срочной и безотлагательной, что трудиться им приходилось до поздней ночи.
Но большая часть их работы вообще не имела никакого значения и была предназначена для личного пользования королевы. Эти запросы секретари оформляли на отдельных листах и отправляли королеве. Среди таких бумаг можно назвать разрешения на покупку тех или иных книг, на снятие копий с каких-нибудь картин, Определение распорядка дня для придворных,' назначение или увольнение чиновников и т.д. Секретари занимались подготовкой и проведением важных придворных мероприятий, готовили назначение новых священников в придворные церкви, готовили распоряжения для наказания замеченных в пьянстве охранников и т. д. Все распоряжения королевы Генри Понсонби получал либо в устной форме, либо в письменной, и в них королева подробнейшим образом излагала свои желания, намерения и устанавливала сроки исполнения. Одно из таких писем, например, касалось недостойного поведения какого-то молодого человека благородного происхождения, служившего в колониальной администрации. Понсонби потребовалось не более четверти часа, чтобы разобраться с ним и принять соответствующие меры. Однако были случаи, когда над требованиями королевы приходилось работать по нескольку часов. К примеру, сэр Фредерик Лейтон, президент Королевской академии, попросил у королевы разрешения сделать копию ее портрета, выполненного известным художником Мартином Арчером Ши. Королева отказала ему и объяснила свой отказ следующим образом: «Это ужасная вещь, которая совершенно не похожа на меня». Другой художник попросил разрешения сделать гравюру с одной из картин, которые он написал незадолго до этого. «Определенно нет, — решительно воспротивилась королева. — Картины получились не совсем удачными, а сам художник показался мне слишком настырным».
