В результате этого обращения министры предложили увеличить ежегодные доходы герцогини с 22 тысяч фунтов до 30 тысяч, с чем она охотно согласилась. В то же самое время ежегодное жалованье королевы было увеличено до 385 тысяч фунтов, включая 60 тысяч на ее личные расходы и 303,76 тысячи на содержание ее ближайшего окружения. Одновременно было поднято ежегодное жалованье герцогам Ланкастерскому и Корнуэльскому до 30 тысяч фунтов.
Королева, которую с детства приучили бережно относиться к деньгам, стала сейчас получать весьма приличную сумму и не скупилась на выплаты пенсий и пособий для своих служащих. Так, она выделила 300 фунтов для своей относительно бедной сестры Феодоры на случай ее приезда в Англию. Кроме того, она погасила практически все долги своего отца, что давно уже было ее заветной мечтой. Однако проблема долгов матери оказалась для нее гораздо более болезненной и трудной, чем все остальные, вместе взятые. Слишком долгие раздумья королевы по этому поводу вызвали новый поток гневных писем со стороны герцогини, которая очень быстро потратила все деньги и потребовала нового повышения ежегодных доходов. И это при том, что она много лет получала весьма щедрые пожертвования со стороны «Куттс и К°» и других лондонских банкиров.
«Получила от мамы такое письмо, о, такое письмо», — вынуждена была записать королева в своем дневнике 15 января 1838 г. И добавила при этом, что ее мать и Джон Конрой должны помнить о той фальсификации, на которую они идут, предъявляя свои финансовые обязательства. Во время правления Вильгельма IV они в один голос утверждали, что не имеют никаких долгов, а все разговоры об их финансовых обязательствах являются сущими домыслами. А потом вдруг выяснилось, что долгов у них выше головы. Виктория была «чрезвычайно шокирована» этими новостями и уж тем более удивилась, когда узнала, что долги матери значительно увеличились после того, как увеличили ее ежегодное жалованье. Другими словами, как заметил лорд Мельбурн, она пустилась во все тяжкие в своих неограниченных расходах. А королева тут же добавила, что ее мать должна быть крайне аккуратной и расходах и не влезать в долги. «Да, конечно, — согласился с ней премьер-министр, — если умело и честно управлять ее ежегодными доходами, то все будет в полном порядке, но если он будет наживаться на ее доходах, то долги будут только возрастать».
8. МЕЛЬБУРН
«Его главной целью жизни стало образование, обучение и формирование наиболее интересной и характерной личности в мире».
С каждым днем люди все больше и больше говорили о новой королеве, выражая по поводу ее первых шагов свой восторг. Перед дворцом Сент-Джеймс стала собираться огромная толпа народу, которая выкрикивала ободряющие лозунги и ждала появления юной королевы перед открытым окном. А Виктория с нескрываемым удовольствием прислушивалась к восхваляющим ее голосам, бледнела от волнения и не могла сдержать слез умиления. Такие же толпы людей сопровождали ее карету, когда кортеж следовал в палату лордов 17 июля 1837 г., чтобы впервые распустить парламент и назначить новые выборы. Позже королева писала принцессе Феодоре, что всегда ощущала необыкновенный прилив энергии и благоговела, «повсюду встречая такой восторженный прием в величайшей столице мира от тысяч и тысяч людей. Я действительно не заслужила таких похвал за все то, что мне удалось сделать».
Чарльз Гревилл отмечал, что во время своей второй встречи с членами Тайного совета королева Виктория вела себя так, словно всю жизнь «только тем и занималась, что руководила деятельностью этой важной организации». «Она выглядела прекрасно, и, хотя имела совсем небольшой рост и не выражала абсолютно никаких претензий на красоту, изящество ее изысканных манер и добродушное выражение лица создавали образ доброго ангела, а ее юность и непосредственность завораживали каждого, кто имел счастье приблизиться к ней».
Княгиня Ливен, одна из наименее снисходительных ее критиков, тоже была весьма поражена разницей между ее по-детски простым и наивным лицом и зрелостью благородных и по-королевски великодушных манер. «Все министры, — отмечал по этому поводу министр иностранных дел лорд Пальмерстон, — которым приходилось общаться с ней, вскоре обнаруживали, что она представляет собой весьма неординарную личность».
Многие из тех, кто впервые видел королеву, были очень удивлены ее маленьким ростом, составляющим не более пяти футов. А она сама объясняла лорду Мельбурну, что постоянные тревоги и нервные напряжения, вызванные «кенсингтонской системой», затормозили ее рост. Примерно то же самое она писала и дядюшке Леопольду, который слишком часто упоминал ее маленький рост, даже выражая надежду, что со временем она еще может подрасти. Однако позже королева Виктория жаловалась, что он так и не удосужился соврать и сказать, что она действительно немного подросла. А когда она прислала ему свой портрет, он тут же ответил, что главное в ее личности заключается совсем не в росте, а в достоинствах.
Кроме того, стало общим местом отмечать, что при ее росте она отличалась склонностью к полноте и во многом напоминала своего дедушку Георга III из ганноверской династии, который также был мал ростом, полным, с необыкновенно голубыми глазами. В первые недели правления Виктории за ней пристально наблюдала жена американского министра Эндрю Стивенсона. «Ее бюст, — отмечала она во время одного из званых ужинов, — чрезвычайно хорош, как, впрочем, и у всех английских женщин. Ее руки и ноги маленькие и необыкновенно изящные... Ее глаза голубые, большие, а рот, который можно считать самой неудачной чертой, всегда немножко открыт. Ее зубы маленькие и короткие, а когда она смеется, то хорошо видны десны, а это также не украшает». Однако смех королевы Виктории, как вспоминала впоследствии миссис Стивенсон, производил весьма приятное впечатление. Он был наполнен «юношеской беззаботностью и наивной радостью». Другие современники также отмечали ее веселый и приятный смех, а также жизнерадостный и чистый голос, отличавшийся необыкновенной мелодичностью.
Томас Криви, который был приглашен на ужин в павильон Брайтон, замечал позже, что «самые свои яркие качества королева обнаруживала в условиях полной свободы и раскрепощенности... Ее смех отличался редкой чистотой, радостью и неподдельной искренностью... Смеялась она широко, демонстрируя не очень красивые десны... Ест она так же широко и жадно, как и смеется. Можно даже сказать, что она не ест, а заглатывает пищу... Она часто заливается густой краской смущения и смеется так искренне, что обезоруживает практически каждого, кому посчастливится иметь с ней дело. Ее голос безупречен, и то же самое можно сказать и о выражении ее лица, когда она намеревается произнести что-либо или сделать нечто приятное для окружающих».
После непродолжительного разговора с королевой лорд Холланд, канцлер герцогини Ланкастерской, буквально 6ыл очарован этой юной особой, оказывал ей всяческие знаки внимания и даже «немножко влюбился» в нее. «Как и все в этом мире, — отмечал он позже, — я был очарован и удивлен»
[11]
.
