В начале января 1820 г. герцог снова заболел, да так сильно, что герцогине пришлось срочно вызывать семейного врача доктора Уилсона. После тщательного осмотра тот высказал свою озабоченность здоровьем герцога. Вечером 12 января герцог пожаловался на резкую боль в груди и частые приступы тошноты. Вскоре после этого он впал в бессознательное состояние и стал бредить. Удрученная этим обстоятельством герцогиня ни на минуту не оставляла больного и даже послала сэру Дэвиду Дандесу в Лондон письмо с просьбой немедленно прибыть в Сидмут! Дандес был выдающимся медиком и непременно приехал бы к герцогу, но в то время он находился в Виндзорском дворце у постели умирающего короля Георга III. Вместо него в Сидмут прибыл доктор Мэйтон, личный врач королевы Шарлотты. Его приезд раздосадовал герцогиню. Тот весьма плохо говорил по-французски и еще хуже — по-немецки, а ее английский был еще не настолько хорош, чтобы легко общаться с врачом и выражать свое неудовольствие теми жестокими, как казалось, методами лечения, которые он, как и доктор Уилсон, предписывал своему беспомощному пациенту.
А состояние здоровья герцога ежедневно ухудшалось. Ему каждый божий день пускали кровь, ставили банки, делали горячие компрессы к груди и массу других процедур, однако его состояние не улучшалось. Осунувшаяся от отчаяния герцогиня писала своей подруге, что «на его теле уже не осталось ни единого живого места, на котором бы не ставили банки или не пускали кровь... Я не думаю, что для пациента это самое лучшее средство лечения. Он и так слаб, а тут еще такая потеря крови... Вчера он был невероятно истощен и ослаблен этими жестокими врачами». Находясь в полубессознательном состоянии, герцог все же смог подписать завещание, а после этого обессиленно повалился на подушку и снова утратил связь с реальностью. На следующее утро он тихо скончался, так и не придя в себя, Обожавшая мужа и убитая горем герцогиня стояла на коленях рядом с постелью и сжимала его холодеющую руку.
Внезапно овдовевшая герцогиня Кентская была в отчаянии, и могла надеяться теперь только на помощь своего брата принца Леопольда. Без него, напоминал позже Леопольд ее дочери Виктории, она просто не выжила бы, и ей пришлось бы рано или поздно покинуть страну. Тем более что регент давно уже испытывал «большое желание выдворить из Англии тебя и твою маму, — с чувством подытожил он. — И я должен сказать откровенно, что без моей помощи ты не осталась бы в этой стране... Не представляю, что могло бы произойти с тобой и с твоей мамой, если бы рядом не было меня».
Однако принц Леопольд не только находился рядом, но и получал такой высокий доход, что мог позволить себе взять на попечение свою безутешную сестру и племянницу. Он обратился к сестре регента принцессе Мэри, герцогине Глостерской, с нижайшей просьбой добиться у брата разрешения для убитой горем вдовы и ее дочери вернуться в апартаменты покойного мужа в Кенсингтонском дворце. Регент и Мэри обожали друг друга, и это вселяло надежду на благополучный исход дела. «Она находится в состоянии меланхолии, — писала позже принцесса Мэри, — поскольку Эдуард оставил ее с огромными долгами, и у нее нет возможности даже заплатить своим самым старым и преданным слугам. Она знает, какое у тебя доброе сердце, и надеется, что ты не оставишь ее в беде».
На этот раз регент не смог отказать вдове покойного брата, и вскоре после этого герцогиня Кентская, получив от принца Леопольда ежегодное жалованье в размере двух тысяч фунтов, позже увеличенное до трех тысяч, немедленно вернулась в Кенсингтонский дворец. Именно здесь она угнала печальную новость, что 29 января 1820 г. бедный, несчастный и совершенно ослепший король наконец-то отошел в мир иной, а новым монархом под именем Георга IV стал регент, принц Уэльский.
3. ДЕТСТВО
«У меня никогда не было своей комнаты, никогда не было своей софы, даже самого маленького стульчика, и не было ни единого целого, не протертого до дыр ковра».
Тем временем Виктории, маленькой племяннице короля, исполнилось восемь месяцев. В Сидмуте она чувствовала себя не очень хорошо и часто страдала от холодного климата и простуд. А когда наконец-то ее отправили в Кенсингтон, то была «очень расстроена ужасной тряской» в карете. Но все же она была крепким ребенком, что не без удовольствия неоднократно отмечал ее покойный отец, и в шесть месяцев, по его словам, отличалась «таким же развитием, как и многие дети в восемь». Все ее прививки прошли без осложнений, и она довольно легко перенесла отлучение от груди, хотя последнее обстоятельство вызвало некоторые нарекания со стороны родных. Многие из них считали, что кормление грудью благотворно сказывается на здоровье ребенка, который должен получать, как говорил ее муж, полноценное «материнское питание». Однако девочка легко перешла на другое питание, и герцогиня души не чаяла в своей маленькой Викельхен, как она ее называла. Вместе с тем мать вынуждена была признать, что ребенок даже в этом возрасте начинает демонстрировать «симптомы своенравного и твердого характера».
По мере взросления девочки ее упрямство, настойчивость и независимость духа становились более заметными. А вместе с ними проявлялись и другие черты характера, такие, например, как нетерпеливость, сила воли, взрывной темперамент и редкостное правдолюбие. В состоянии крайнего раздражения она могла, например, топать ножками и даже разрыдаться, если ее просили сидеть смирно и уделять больше внимания на уроках чтения. А однажды в порыве гнева она запустила в гувернантку ножницами. Был и такой случай: когда ее мать спросили перед началом уроков, вела ли себя Виктория хорошо в то утро, герцогиня ответила: «Да, сегодня утром она вела себя довольно сносно, но вчера она была похожа на маленький ураган». «На два урагана, — тут же поправила ее девочка, с ранних лет привыкшая говорить правду и одну только правду. — Один ураган случился во время одевания, а другой — во время мытья». Подобную дерзость она позволяла себе и тогда, когда мать после очередного «урагана» начинала доказывать дочери, что та своим дерзким поведением огорчает ее и портит сложившиеся между ними добрые отношения. «Нет, мамочка, — тут же парировала девочка, — виновата в этом не я, а ты».
Нервная система герцогини и ее темперамент не были приспособлены к такому взрывному поведению дочери. «К стыду своему, я должна признаться, — говорила она, — что по-детски наивна и чересчур восприимчива к ней, как будто это мой перцы и ребенок... Временами она просто сводит меня с ума... Сегодня моя маленькая мышка... была настолько неуправляемой и непослушной, что я чуть было не расплакалась».
Однако эта непоседливая и упрямая девочка была на редкость умной, живой и обладала незаурядной памятью. И все эти способности стали еще быстрее развиваться благодаря умелому воспитанию и обучению преподобного Джорджа Дэйвиса, члена совета колледжа Христа в Кембридже, будущего епископа Питерборского. Дэйвис появился в Кенсингтонском дворце незадолго до того, как принцессе Виктории исполнилось четыре года. Он помог ей быстро научиться читать, записывая короткие слова на отдельных карточках. Позже Дэйвис рассказывал, что после этого он садился в дальнем углу комнаты и «заставлял ее приносить ему те карточки, на которых были написаны произносимые им слова».
