В один из моментов подобной экзальтации он объявил на заседании Великого совета фашистской партии о «непосредственных задачах, стоящих перед фашистским движением». Албания должна стать итальянской провинцией, аннексия Туниса и Корсики обеспечит безопасность Италии в Средиземноморье; альпийская граница с Францией должна быть отодвинута за Ниццу и проходить по реке Вар. «Я также внимательно присматриваюсь, — продолжал он, — к швейцарскому Тичино. Швейцарии, потерявшей способность объединять свои народы, предназначено судьбой, подобно другим малым странам, пережить полный распад. Такова моя программа. Пока я не могу назвать точные сроки ее выполнения. Я всего лишь отмечаю пунктиром тот путь, по которому мы должны промаршировать. Любой, кто частично или полностью предаст гласности то, что я сейчас сказал, будет обвинен в измене и ему придется отвечать по всей строгости закона». На следующий день эти экстравагантные притязания возросли — дуче претендовал также на Джибути и часть Суэцкого канала. Но уже два дня спустя дуче, казалось, потерял всякий интерес к идее территориального роста Итальянской империи. 3 марта в беседе с Муссолини Чиано обнаружил, что дуче не прочь «пустить на самотек» албанский вопрос. Но 23 марта Муссолини считал необходимым «ускорить его решение»
[21]
.
Германская оккупация Чехословакии положила конец сомнениям дуче. Как только до него дошла информация о немецком вторжении, он в своих мыслях сразу же обратился к «возможности нанесения удара по Албании». Но дуче тут же заколебался, ему показалось, что оккупация этой нищей страны, которая в любом случае была почти уже вассальным государством, «покажется миру несолидной на фоне присоединения к Рейху Богемии, этой одной из богатейших территорий на земном шаре». И к огорчению Чиано, давнего и стойкого сторонника албанской авантюры, Муссолини воздержался от конкретных действий против Албании — этого смелого шага, который можно использовать в качестве противовеса «нежелательному усилению престижа Рейха», а также для «повышения уровня морального состояния Италии». Но когда он узнал, что король вновь высказал твердое убеждение в том, что совершенно бессмысленно рисковать быть втянутым в войну ради «захвата четырех скал», дуче сразу же принял решение действовать, «как только будет покончено с Испанией».
28 марта он с громадным удовлетворением принял известие о падении Мадрида. Одно время он почти не сомневался в том, что «нерешительность, проявляемая Франко» в ведении гражданской войны, не приведет его к победе, и предшествовавшим летом даже предлагал Чиано зафиксировать в его дневнике свой прогноз о конечном поражении Франко. Но теперь, наконец, изнурительная война была завершена, и весь мир получил свидетельство «нового и впечатляющего триумфа фашизма». Вернувшись в свой кабинет с балкона с видом на площадь Венеции, на которой публика праздновала окончание войны, дуче указал Чиано рукой на географический атлас со страницей, раскрытой на карте Испании. «Вот так атлас оставался раскрытым почти три года, — торжествующим тоном заявил дуче, — но теперь с этим покончено. Теперь я знаю, что я должен открыть в атласе очередную страницу». Десять дней спустя на рассвете итальянские вооруженные силы высадились в Албании. Албанцы не оказали серьезного сопротивления. Итальянская пресса, испытывая известные затруднения в подаче и пропаганде «динамики фашизма», так и не смогла решить, объяснялась ли скоротечность военных действий тем, что итальянские войска так блестяще сражались, или явилась следствием того, что албанцы приветствовали их в качестве освободителей от ненавистного короля. Тем не менее это была все же, как-никак, но победа. К вечеру Италия захватила то, что, по мнению Гитлера, было «плацдармом, с помощью которого можно будет неумолимо доминировать над Балканами».
За несколько дней до нападения на Албанию неуверенность Муссолини сменилась убежденностью и решимостью. «Он хладнокровен, — писал Чиано 5 апреля, — потрясающе хладнокровен». К 15 апреля военные действия в Албании были успешно завершены. Когда албанские делегаты прибыли в Рим, чтобы на торжественной церемонии вручить албанскую корону Виктору-Эммануилу, Муссолини, казалось, воплощал собой величественную монументальность. Зарубежная реакция на события в Албании уже не принималась в расчет и, как писал Чиано, было «яснее ясного, что протесты Великобритании предназначались для внутреннего употребления, а не для чего-нибудь еще». Получив послание Рузвельта с предложением о заключении перемирия на десять лет, Муссолини сначала даже отказался его читать. Когда дуче все же сделал это, то швырнув его в сторону, он презрительно заметил: «Результат детского паралича!»
В этот день в Риме находился Геринг. В Италию его направил Гитлер для того, чтобы он ознакомил Муссолини с последней информацией о состоянии подготовки Германии к войне и одновременно поставил дуче в известность о той твердой уверенности, с которой Германия готова рассмотреть «решение польской проблемы». Прежде чем сделать решительный шаг, неминуемо ведущий к войне, Гитлер горел желанием объявить всему миру, что Германия и Италия встанут плечом к плечу, объединенные эгидой военного альянса. Гитлер знал, что Италия все еще не является сильной военной державой — хотя, если верить генералу фон Ринтелену, военному атташе в посольстве Германии в Риме, бахвальство дуче почти убедило Гитлера в том, что Италия — гораздо сильнее, чем она была на самом деле. Гитлер нуждался в политической поддержке со стороны Италии и надеялся, что обнародование декларации о военном альянсе между Германией и Италией заставит западные демократии с прохладцей отнестись к выполнению своих обязательств перед Польшей. Именно поэтому фюрер поручил Риббентропу возобновить попытку и заполучить подпись Италии под соглашением о военном союзе. Чиано крайне неохотно отреагировал на демарш Риббентропа. Он опасался, что немцы «перестараются» в Польше и предпримут такие действия, которые повлекут за собой катастрофические последствия. Спустя пять дней после беседы Геринга с Муссолини, от Аттолико из Берлина пришло сообщение, предупреждавшее о том, что намерения Германии против Польши «в настоящее время достигли критической точки». Чиано, обративший внимание на то, что Геринг говорил о Польше «в той же самой тональности, что раньше об Австрии и Чехословакии», был серьезно обеспокоен и с сообщением Аттолико отправился к дуче в Палаццо Венеция. Но Муссолини был явно нерасположен к тому, чтобы глубоко вникнуть в ситуацию, сложившуюся с Польшей. Военные триумфы в Испании и Албании освежили его вкус к победам. Он пришел в восторг от сообщения Чиано о том, что посол Нидерландов нанес визит во дворец Киджи, чтобы выразить озабоченность голландского правительства по поводу сообщений о намерении Германии и Италии осуществить между собой раздел Европы. «Я, — заявил дуче, словно подтверждая опасения посла Нидерландов, — тренирую Италию к войне». И тем не менее, несмотря на свой воинственный настрой, Муссолини, в те часы, когда он был способен здраво размышлять, понимал, что Италия еще не готова к войне. Он поручил Чиано провести встречу с Риббентропом, чтобы выяснить, как далеко намерена пойти Германия и как скоро она предполагает приступить к конкретным действиям; одновременно Чиано следовало убедить Риббентропа в том, что Италии нужны, по крайней мере, еще три мирных года.
