«Дуче, не стоит предаваться иллюзиям, — сказал ему кардинал Шустер, — едва ли вам удастся найти более трехсот человек, и то если они пойдут за вами».
«Ну триста человек я найду точно, может быть, даже чуть больше, — мрачно ответил Муссолини, — но вы правы, не стоит тешить себя иллюзиями».
Да, даже имея поддержку всего лишь трех сотен чернорубашечников, этот человек отказывается сложить оружие и готов продолжать сопротивление, — подумал про себя кардинал, — «он, похоже, уже сделал свой выбор». Поэтому кардинал изменил свое первоначальное намерение отговорить Муссолини от такого шага, и в дальнейшем их разговор перешел на другие темы.
Однако решимость, на время овладевшая Муссолини, постепенно покинула его, и в оставшееся время, пока они были вдвоем, нить разговора перешла к кардиналу. Он говорил об искуплении грехов, о тюрьме, о ссылке, но Муссолини, казалось, не слушал его. Лишь когда Шустер упомянул Наполеона, на усталом лице дуче появилось подобие улыбки, а когда речь зашла о христианском всепрощении, его глаза наполнились слезами.
В конце беседы кардинал подарил Муссолини экземпляр своей книги «История Сан-Бенедетто», которую дуче принял с серьезным видом и осторожно положил в коричневый пакет.
В шесть часов на переговоры прибыл генерал Кадорна. Вместе с ним приехал член Комитета национального освобождения, христианский демократ Акилле Марацца. Еще один член делегации, инженер Рикардо Ломбарди, входивший в Partito d ' Azione (партию Действия), уже дожидался их во дворце. Через несколько минут дон Джузеппе Биккерай пригласил их в кабинет кардинала. Вошедшие поздоровались с кардиналом, по традиции поцеловав перстень на его пальце. После этого в комнату, улыбаясь, быстро вошел Муссолини. Как показалось Марацце, в этой улыбке было что-то снисходительное. Муссолини протянул руку, чтобы поздороваться. После секундного колебания вошедшие пожали ее. Затем Муссолини сел на диван рядом с Шустером, в то время, как члены делегации продолжали стоять.
Возникла неловкая пауза. Напряженность возросла, когда в комнату вошли представители республиканского правительства: Грациани, Барраку и министр внутренних дел Паоло Дзербино. Муссолини оказался в непривычной для себя роли, поэтому, чтобы не встретиться взглядом с присутствующими, он принялся рассматривать малиновые обои на стенах. Воцарилась тишина. Никакие звуки не проникали в помещение, несмотря на открытые окна.
«Давайте присядем вон там», — кардинал Шустер указал на большой стол овальной формы посреди комнаты. На столе стоял графин с марсалой, несколько бокалов и блюдо с бисквитами. Сам он сел рядом с Муссолини. Кадорна, Марацци и Ломбарди сели с левой стороны, а Грациани, Дзербино и Барраку расположились справа. Генерал Кадорна отметил, что Грациани выглядел разгневанным.
«Ну что же? — начал разговор Муссолини резким нетерпеливым голосом, — каковы ваши предложения?» Можно было подумать, что инициатива находилась в его руках. Он взглянул на генерала Кадорну, ожидая ответа от него. Но тот, не желая отвечать первым, переадресовал вопрос Марацце.
«Данные мне инструкции предельно конкретны, — начал Марацца, — единственное, что мы можем Вам предложить, — это сдаться». «Но я приехал сюда вовсе не за этим», — нахмурился Муссолини и бросил негодующий взгляд на кардинала. «Мне сообщили, что эта встреча организована для того, чтобы обсудить условия перемирия, и я хочу обеспечить безопасность своих людей, их семей и членов фашистской милиции. Я должен знать, что их ожидает. Членам семей моих министров также должна быть гарантирована безопасность. Кроме того, меня заверили в том, что милиционеры, в случае захвата противником, получат статус военнопленных».
Он говорил и при этом раздражался все сильнее. Он бы продолжал свою речь, если бы его не прервал Ломбарди: «Не волнуйтесь, у нас есть полномочия, чтобы все уладить, но это не главное». «Прекрасно, — ответил Муссолини с некоторой обидой, что его оборвали, но в его голосе чувствовалось некоторое удовлетворение, как будто ему удалось добиться определенных уступок, — в таком случае, мне кажется, мы сможем договориться».
В дальнейшем переговоры шли в более спокойной атмосфере, и возникла надежда, что удастся достичь соглашения. Члены делегации Комитета национального освобождения согласились с тем, что в случае пленения военнослужащих фашистских сил к ним должны применяться положения Гаагской конвенции, члены их семей не должны быть репрессированы, а дипломаты, аккредитованные при правительстве Социальной республики, должны иметь иммунитет в соответствии с международными законами. Но когда речь зашла об отношении к военным преступникам, Муссолини хранил молчание, и можно было подумать, что он согласен с условиями Комитета; в этот момент маршал Грациани не выдержал и вскочил с места.
«Нет, нет, дуче, — запротестовал он, — позвольте напомнить Вам об обязательствах, которые у нас есть по отношению к нашим союзникам. Мы не можем вести переговоры о капитуляции, не поставив в известность немецкое командование. Мы не должны игнорировать вопросы долга и чести». «Боюсь, что ваших немецких друзей едва ли мучает совесть по этому поводу», — медленно произнес Кадорна, делая ударение на каждом слове и не сводя при этом взгляда с Муссолини. «Мы уже обсудили с ними детали соглашения, и с минуту на минуту ждем его подписания». Марацца не сомневался, что эти слова прозвучали для Муссолини как гром среди ясного неба. Он весь передернулся, будто его ударило током. «Они что же, не потрудились даже проинформировать Ваше правительство об этом?» — спросил Марацца с видом, будто его удивила реакция Муссолини.
«Этого не может быть, — вскричал Муссолини, приходя в бешенство, покажите мне текст соглашения!» «Очень даже возможно», — вмешался в разговор Дзербино — перед началом переговоров, в приемной кардинала, Дон Биккерай сообщил ему эту новость.
Муссолини повернулся к кардиналу Шустеру, который в тот момент хотя и ощутил неловкость оттого, что Дон Биккерай раскрыл дипломатическую тайну, но с ответом медлить не стал: «Бессмысленно скрывать то, что ни для кого не является секретом. Действительно, обергруппенфюрер Вольф, возглавляющий войска СС в Италии, вступил со мной в переговоры при посредничестве германского посла, а также полковника Рауффа».
После этих слов Муссолини дал волю своим чувствам. Он понял, что немцы его предали. «Они действовали за моей спиной, — кричал он, — они всегда рассматривали нас как своих слуг. Теперь я имею право поступать так, как считаю нужным».
Кардинал Шустер и Грациани безуспешно пытались успокоить Муссолини и продолжить переговоры. Но он никак не мог вернуть себе самообладание и вскоре встал со стула и объявил, что он не сможет прийти ни к какому решению, пока не встретится с германским консулом. «На этот раз у нас будут все основания заявить, что Германия предала Италию», — заявил он и попросил один час на обдумывание требования комитета о капитуляции. И это время было ему предоставлено.
Муссолини покинул зал, бормоча проклятия в адрес немцев, Грациани позже говорил, что у него было намерение выступить по радио и сообщить народу о предательстве немцев. Кардинал Шустер проводил его в приемную, попрощался и сказал, что ждет его через час, Муссолини вяло отреагировал на это.
