Нельсона глубоко удручала бездеятельность короля. Королева убеждала мужа вернуться в Неаполь, но, вновь освободившись от ее влияния, Фердинанд всячески этому противился. Нельсон, уже уставший от такого поведения, боялся «сойти с ума от всего здесь происходящего». Затем до Палермо донеслась весть — Бонапарт, обманув англичан, миновал блокаду и добрался до берегов Франции, где вскоре, как первый консул, начал проводить весьма агрессивную по отношению к остальной Европе политику. А больше всего Нельсона тревожило падение дисциплины на флоте, чему в равной мере способствовало отсутствие реального дела и угнетающе жаркая погода, когда даже в восемь вечера температура зашкаливала за 80 градусов по Фаренгейту, а из Сахары дул знойный, душный сирокко. На вечере, устроенном королевой, проказники-мичманы «Молниеносного» принялись задирать гвардейцев короля и, размахивая кинжалами, вынудили в конце концов одного из них спустить курок: мичмана ранило в бедро. «За сей выдающийся и так не ко времени пришедшийся подвиг, — отмечает Джордж Парсонс, — лорд Нельсон лишил нас отпуска на полгода».
Граф Элгин, остановившийся в Палермо на пути в Константинополь, куда его назначили послом, нашел адмирала сильно постаревшим. «У него нет верхних зубов, — отмечал Элгин, — один глаз почти не видит, и оба покрыты пленкой». Юная леди Элгин, вышедшая замуж всего шесть месяцев назад, слышала отзывы о Нельсоне в Гибралтаре. «Такого хвастуна свет не видывал», — говорили ей. И еще: «Он теперь пляшет исключительно под дудку леди Гамильтон». По прибытии в Палермо она получила приглашение последней остановиться в палаццо Палагониа, но никакого желания принимать его у нее не было. К тому же молодую женщину донимала жара — «в воздухе как в печке», — да и капитан корабля, доставившего ее в Палермо, пересказал ей странную сцену, разыгравшуюся в палаццо Палагониа:
«Невысокая старушка в светлом спальном халате и темной нижней юбке вышла в переднюю и спросила: «Кого вам, сэр?» — «Лорда Нельсона, мэм». — «А что вам нужно от лорда Нельсона?» Капитан, со смехом: «Знаете, мэм, я бы предпочел сказать об этом ему лично». Тут в разговор вмешался слуга: «Сэр, эта дама — мать леди Гамильтон». Капитан с удивлением воскликнул: «Как? Разве она здесь домоправительница?» — «Как бы вам сказать, сэр? Иногда — да»».
Заинтригованная такого рода историями, леди Элгин решила, не останавливаясь в палаццо, зайти туда на ужин, благо и такое приглашение у нее имелось. Вот как она передает свои впечатления в письме к матери:
«Должна признать, леди Гамильтон — дама весьма приятная, заговорить умеет всякого. Она всячески убеждала меня пожить здесь… Выглядела она за столом ослепительно, хотя и очень по-домашнему. Отец сказал бы: «Вот это женщина, кровь с молоком». Однако же врунья редкостная! И, на мой взгляд, очень вульгарна. Чувствуешь большую неловкость за лорда Нельсона. Выглядит он ужасно, но думает, кажется, о ней одной. Элгину Нельсон конфиденциально поведал: прожив с ней год в одном доме, он убедился, что красота Эммы — ничто по сравнению с ее добрым сердцем».
Как-то леди Гамильтон пригласила леди Элгин с собой на прием, где должна была присутствовать королевская чета. Вечернего туалета не требуется, все запросто, заметила она. Леди Элгин поверила, и каково же было ее изумление при виде леди Гамильтон в роскошном шелковом платье и бриллиантовом колье — подарке королевы. Это, комментирует леди Элгин, «обычные ее штучки». «Королева, — продолжает она, — всячески обхаживает леди Г., а лорд Нельсон ни на шаг от нее не отступает. Говорят, правда, будто в кругу близких ей неаполитанцев королева ее высмеивает, но при этом оговаривается, что влияние, которое та имеет на лорда Н., вполне оправдывает любые заигрывания с нею. Леди Г. заставляет его совершать массу глупостей».
Мэри Элгин раздражало не только преувеличенное внимание Нельсона к леди Гамильтон, но и всевозможные пассы со стороны королевы, впрочем, столь же настойчиво обхаживающей и самого Нельсона, «расточая ему всяческие комплименты».
Другие обращали внимание на то, как, не сходя с места, Нельсон сидел рядом с леди Гамильтон, когда она, уже после того, как сэр Уильям удалялся в спальню, часами играла в карты по крупным ставкам. Причем сон явно бы не повредил адмиралу — таким уставшим он выглядел. Да он и в самом деле порой крепко засыпал прямо за ломберным столом, в то время как его спутница спокойно распоряжалась стоявшими перед ним столбиками золотых монет. Трубридж счел своим долгом довести до сведения адмирала сплетни, возникающие по этому поводу. «Если бы Вы знали, как обеспокоены Ваши друзья, — писал он ему, — то наверняка отказались бы от ночных бдений. Весь Палермо жужжит по поводу карточных игр. Умоляю Вашу светлость отказаться от них. Репутация леди Г. тоже страдает. Людей замолчать не заставишь, а женщина-картежница в глазах англичанина — женщина падшая».
Трубридж нашел также необходимым обратиться непосредственно к леди Гамильтон. Он писал о «циркулирующих повсюду слухах»: «Наверное, Вы даже не представляете, сколько у Вас врагов. Желание защитить Вас от них и заставляет меня, рискуя вызвать Ваше неудовольствие, обратиться к Вам… Все эти дела наверняка кажутся Вашей светлости невинной забавой, и я не сомневаюсь в том, что руководствуетесь Вы самыми добрыми намерениями. Однако враги будут истолковывать — и уже толкуют — все Ваши поступки на свой лад». Разумеется, о лорде Нельсоне и леди Гамильтон сплетничали далеко не только в связи с игрой в карты, но других тем Трубридж избегал. Иные домыслы, например, будто сэр Уильям вызвал адмирала на дуэль, отдают чистым абсурдом. Столь же неправдоподобны рассказы о посещении переодевшихся леди Гамильтон и ее возлюбленного прибрежных таверн. Тем не менее слухи расползались, и многие им верили, не только в Палермо, Неаполе и на флоте, но также и в лондонских гостиных. И об этом тоже Трубридж сообщал Нельсону: «Мне нередко приходится слышать то, что Ваша светлость наверняка хотели бы сохранить в тайне».
Бесспорно, начиная с какого-то момента, затянувшееся пребывание адмирала начало обременять сэра Уильяма. С тех самых пор, как он вернулся из Неаполя, где его дома сильно пострадали во время артиллерийского обстрела и были полностью разграблены, он чувствовал себя очень неважно, жалуясь на повторяющиеся боли в желчном пузыре и понос, в немалой степени, вызванные жестокой жарой и влажностью. Ко всему прочему уход за гостем становился все более дорогостоящим удовольствием. Еще раньше лорд Гамильтон, выполняя обещание, данное на смертном одре миссис Найт, предоставил кров ее дочери, поэтому дополнительные расходы, связанные с пребыванием адмирала, не говоря уж о его многочисленных гостях-офицерах, приходящих навестить командира, становились совершенно непосильными. Дома Гамильтону жилось бы куда лучше, но, по его словам, «оставить лорда Нельсона, не знающего никакого другого языка, кроме английского, невозможно, а он заявляет, и заявляет справедливо, — если уедем мы, то и он не останется».
«Их Сицилийские Величества возлагают свои надежды только и исключительно на одного человека — лорда Нельсона, — писал Гамильтон Чарлзу Гревиллу. — Их Величества и шагу ступить без него не могут, и поскольку лорд Нельсон, судя по всему, весьма обеспокоен перспективой моего отъезда, пришлось отправить «Голиаф» (предоставленный в распоряжение Гамильтона лордом Кейтом) в Гибралтар, а самому остаться здесь».
