…С одним из караванов привезли купцы необычный товар — молодую девушку — и продали ее Юнус-баю за связку соболей. И хотя было у того две жены, но не утерпел, взял еще одну в наложницы, Только вышла осечка у него с молодой наложницей, сбежала она от своего хозяина, не дожидаясь ночи.
Кликнул тот нукеров, вскочили на коней и кинулись в погоню. Как назло, беглянка выбрала лучшего скакуна, и знай она дорогу, то не видать бы Юнус-баю ее как своих ушей. Только спрямил он с нукерами путь и вышел на беглянку сбоку, наперерез, отрезая от леса.
В это время впервые и увидел девушку Едигир, возвращающийся с соколиной охоты. По самой кромке речного обрыва стлался в беге карий жеребчик, на котором, пригнувшись, сидела та девушка в развевающейся черной накидке. Следом неслись люди Юнус-бая, громко гогоча, Хозяин пообещал отдать на ночь пойманную девушку тому, кто первый схватит ее.
Едигир, привстав на стременах, следил за погоней и вдруг, не выдержав, подхлестнул своего коня и кинулся вдоль леска в сторону реки. Конь вынес его к обрыву и в несколько скачков настиг пригнувшуюся к седлу девушку. Едигир пытался разглядеть ее лицо, но оно было закрыто от посторонних взоров черным платком, оставившим открытыми лишь большие черные глаза.
Девушка, увидев догнавшего ее Едигира, не испугалась, а зло что-то крикнула и правой рукой хлестнула молодого хана плетью по лицу. Удар был не силен, но конь под Едигиром, испугавшись плети, рванулся в сторону и едва не вышиб его из седла. Девушка не стала мешкать и, увидев небольшую ложбинку, ведущую к реке, направила своего скакуна вниз.
Когда подъехали ханские нукеры и люди Юнус-бая вместе с хозяином, то она уже плыла через Тобол, придерживаясь одной рукой за конское седло.
— Откуда такую дикую девку взял? — поинтересовался хан у налившегося бессильной злобой Юнус-бая.
— Купил на свою старую башку, — отозвался тот.
— Продай мне, тебе она, видать, не по силам, бегает быстро.
— А догонишь ли?
— Коня догоняю, а ее и подавно.
— Так что дашь за нее?
— Вот коня и бери, — и Едигир легко спрыгнул со своего взмыленного скакуна,
— Хорош конь, — согласился тот, — а не жалко?
— Смотри, я два раза не предлагаю, а то так девку заберу.
— Ладно, согласен, — вздохнул облегченно Юнус-бай, принимая поводья.
Едигир подошел к беку Умару и похлопал по крупу его кобылу, усмехаясь:
— Слушай, ты мой старый друг, уступи свою кобылку. На ту сторону реки, надеюсь, она доплывет.
— Чего ты задумал, Едигир? И охота мокнуть в реке?
— То мое дело. Так уступишь кобылку? Вернусь — отдам.
— Бери, конечно, но пустое дело Ты затеял. Или наших девушек мало?
— Не твое дело, — вскипел Едигир, сдернув друга на землю. Затем взял его кобылку под уздцы и спустился по логу к реке.
Дойдя до кромки воды он оглянулся, окинув взглядом столпившихся там всадников, и, махнув рукой, вошел в воду.
…Воспоминания Едигира были прерваны громкими голосами его охранников, о чем-то споривших друг с другом. Ночь уже в полную силу гнала своих вороных коней по сибирскому небосводу. Искорки-звездочки, выбиваемые копытами небесных коней, обильно сыпались вокруг. Желтый глаз другого небесного богатыря неотрывно глядел сверху на людей, выбирая очередную жертву. Бог тьмы вышел на свою охоту, чтоб схватить одинокого путника на лесной тропе, украсть девушку для своего гарема.
Едигир вслушался в голоса двух охранников, рассказывающих один другому о своих приключениях. Именно ночью человека всегда тянет на откровенность, хочется рассказать что-то тайное, заповедное.
И Едигиру вспомнилась первая девушка, что пришла в его шатер по приказу отца. Ее взяли в уплату за долги у какого-то бека с далекого лесного озера. Сам ли отец отдал ее сибирскому хану или силой привезли нукеры на ханский холм, то Едигир не знал.
Кабира, так звали девушку, робко вошла в его шатер вечером и села у входа на кошму. Едигир долго смотрел на нее, не зная как начать разговор. Потом велел подойти ближе и протянул ногу, обутую в сапог. Кабира неловко ухватилась за голенище, пытаясь стянуть тесную обувь. Едигир внимательно смотрел на ее неловкие движения, на тонкую напряженную спину, закушенную губу и чувствовал, как желание переполняет его жаркой волной, подступая к горлу.
— За пятку тяни, дура, — сипло проговорил он. Девушка торопливо схватилась на пятку сапога и, упираясь коленями в землю, стянула его. Со вторым пошло легче. Затем она принесла медный таз и из кунгана обмыла ему ноги, вытерла мягкой тряпицей.
— Подай вина, — потребовал он.
Руки Кабиры мелко дрожали, когда она лила вино в пиалу из узкого горлышка глиняного кувшина.
Едигир жадно выпил вино, не отрывая глаз от девичьей талии. Она боялась встретиться с ним взглядом, и он потребовал:
— Посмотри на меня!
Кабира глянула и тут же опустила глаза.
— Петь умеешь? Тогда пой. Можешь налить и себе вина.
Она сделала несколько глотков и закашлялась. От смущения краска залила ее смуглые щеки и глаза увлажнились. Потом она запела тонким чистым голосом. Едигиру песня не понравилась, слишком грустная.
— Меня другим не учили, — он наконец услышал ее голос.
Тогда он еще налил себе вина уже сам. Полную пиалу. Жадно выпил и, схватив Кабиру за руку, потянул к себе. Она почти не сопротивлялась. Трясущимися пальцами распахнул халатик и обнажил маленькую упругую грудь, провел пальцами по соску, сжал, как спелую ягоду. Будто ожидал, что из него брызнет сок.
— Больно, — произнесла она и попробовала убрать его руку. Но он отбросил в сторону тонкую слабую кисть и впился зубами в коричневый сосок, побуждаемый к тому извечным инстинктом самца, привлекаемого к самке терпким запахом ее тела. Она вскрикнула, оттолкнула большую лобастую голову юноши. Это движение только распалило его, разожгло и без того рвущуюся наружу страсть и, уже ничего не помня, не соображая, повалил девушку на кошму, рвал зубами, руками одежду, отбрасывал тонкие пальцы со своего лица. Потом придавил ее сверху и, глухо рыча, начал искать выход своим чувствам, сотрясаясь всем телом, И лишь когда теплое блаженство разлилось по низу живота, дошло до висков, сжало челюсти, он впился губами в девичью шею и замер не слыша ее крика.
Кабира, вытерев слезы, покорно принесла кунган, обмыла его, освободила от одежды и легла рядом, надвинув мягкие шкуры.
— Глупый, — прошептала в самое ухо, — зачем так спешил? Я же не убегу никуда…
— Замолчи, дура, — вскинулся он и, торопливо натянув на себя халат, выскочил из шатра.
Три дня пробыла Кабира в его шатре, а потом Едигир куда-то уехал. А вернувшись, уже не нашел ее в ханском городке. Отец, смеясь, что-то ответил, и вечером появилась другая девушка. Все они потом приходили сами, по приказу отца, не смея ослушаться. И Едигира бесила эта покорность, выводила из себя. Он специально мучил их, пинал ногами, заставлял выполнять самое унизительное, но никто из них не сказал и слова, а лишь плакали украдкой, пряча лицо в платок.
