На вершине холма Кучум различил немногочисленных всадников, не решавшихся спуститься вниз и забрать убитых сибирцев. Заметил их и Алтанай и заговорил первым с ханом, дыхнув в лицо тяжелым перегаром, оставшимся от буйного ночного пьянства:
— Что скажет хан о мертвых сибирцах? Разрешить тем, — он кивнул в сторону холма, — забрать их или пусть хоронят с нашими вместе?
Но Кучум промолчал, будто и не слышал вопроса, лишь плотнее стиснул челюсти и, подхлестнув Тая, вырвался вперед. Доскакав до небольшой речки, перерезающей луг пополам, он хотел уже было повернуть обратно, но заметил, что с холма к нему медленно начали спускаться два всадника, и остановился, ослабив повод, чтобы конь мог свободно щипать траву, сочную и мягкую после дождя.
Спутники хана, также увидевшие всадников, окружили его плотным кольцом, некоторые из них вложили в луки стрелы, готовясь к встрече.
Конники, спустившись с холма, погнали лошадей вскачь и вскоре уже подъехали к противоположному берегу речушки, остановились на безопасном расстоянии.
— Эй, — крикнул один, закованный в боевые доспехи и с перьями на шлеме, — наши боги велят нам хоронить убитых с почестями после боя. Мы хотели бы забрать их и выполнить, что нам положено.
Все повернули головы к Кучуму, ожидая его слова.
— А мне плевать, что велят ваши поганые боги. Отныне я тут хозяин и к полудню жду у своего шатра всех без оружия. Тогда и поговорим о похоронах и всем остальном.
Один из всадников-сибирцев что-то тихо сказал второму. Тот отрицательно тряхнул головой и зычным голосом крикнул:
— Ты нам не хозяин, а пес своего бухарского хозяина! Лишь трусы придут к твоему шатру, а мы еще посмотрим, кому жить на этой земле.
— Взять их! — коротко приказал Кучум через плечо. Его спутники бросились к берегу речки, но сибирцы, вздыбив коней, круто повернули и поскакали обратно к холму. Догонять их было бессмысленно.
Выругавшись, Кучум направился в сторону лагеря, где начали выбираться из шатров его воины, потягиваясь и позевывая после тяжелого пьяного сна. Проснулись и раненые, забывшиеся на короткое время, начали стонать, просить пить, проклинать свою участь.
Не въезжая в основной лагерь, Кучум подъехал к одинокому шатру, где содержалась под стражей его сестра. У самого входа он наткнулся на двух спящих стражников и пустой кувшин, лежащий рядом. Почуяв недоброе, вбежал внутрь и увидел пятна крови на полу, смятые подушки, валяющийся тут же кинжал, на котором сохранились следы крови.
"Ее кинжал, — подумал он, подняв небольшой, с ладонь величиной, кинжальчик, изготовленный мастерами Дамаска, — но кто же посмел напасть на Зайлу? Враги? Но они не решились бы пробраться в лагерь. Или кто-то из своих пьяных нукеров?"
Не найдя объяснений, выскочил наружу, где Алтанай с помощью плети приводил в чувство спящих охранников.
— Куда делась женщина из шатра? — налетел на них Кучум, не слыша собственного голоса.
Но катавшиеся по земле нукеры лишь испуганно закрывали лица от ударов плетки и мычали что-то невразумительное.
— На кол обоих, — бросил Кучум, не обращаясь ни к кому, — может, тогда вспомнят что-то, — вскочил на Тая, огрел того плеткой, вымещая злобу.
Дождавшись у своего шатра Алтаная, велел отправить на разведку две сотни охотников, чтоб проверить дорогу, ведущую на Кашлык. Потом, вплотную подойдя к башлыку, тихо проговорил:
— И выдели с десяток человек охотников, чтоб разыскали Зайлу где бы она ни была. Далеко увезти ее не могли… Если ее нет в лагере, то надо искать в ближайших селениях. Обещай охотникам хорошую плату, — и чуть помедлив, добавил;- От меня лично. Все понял?
— Понял, хан, — закивал в ответ башлык, соображая, за что же вперед браться: за разведку дороги на Кашлык или поиски ханской сестры. И решил, что сестра важнее, а Кашлык никуда от них не денется.
День прошел в сборах и отдыхе для воинов. Купали в прохладной уже иртышской воде коней, мылись сами, нагрев в больших чанах воду. Мазали раны медвежьим салом, которое нашли в одном из сибирских селений.
Вечером на ближайшем холме хоронили мертвых в вырытых неглубоких могилах. Каждого из погибших завернули в чистую материю, мулла прочел над ними молитву, все бросили в яму по пригоршне земли. Тяжело вздыхая, степное воинство отправилось обратно в лагерь, тихое и необычно молчаливое. То был первый бой, и все надеялись, что последний.
— Как ты думаешь, — спрашивал молодой рыжеволосый кипчак у пожилого ногайца, шагавшего с ним рядом после похорон, — теперь хан заплатит нам обещанное и можно возвращаться обратно домой?
— Можно подумать, что тебя там очень ждут, — усмехаясь в седую бороду, отвечал тот, — мне возвращаться туда незачем. А деньги… деньги можно и здесь потратить. Я не какой-нибудь купец, чтоб хранить их. Куплю себе молодую жену и останусь с ханом.
— А у меня есть невеста под Бухарой, и я внес ее отцу залог в счет будущего калыма. Она ждет меня.
— Тогда поезжай, коль ждет, — все с той же недоброй усмешкой отвечал ногаец, — доедешь ли. Сибирцы рады будут содрать с тебя шкуру и забрать себе деньги и коня.
— Так что мне, навсегда оставаться среди этих комаров и болот? — красноречиво хлопнул себя по шее рыжеволосый.
— Как знаешь, — безразлично проговорил ногаец и ускорил шаг, — все в руках Аллаха…
Уже по темноте вернулись две сотни, разведывавшие дорогу к Кашлыку. Юзбаши сообщили Кучуму, что засады ими не обнаружено и лишь небольшие отряды несколько раз встречались возле сибирских селений.
— Велика ли оборона у Кашлыка? — поинтересовался хан.
— Ворота закрыты, и на стенах видны воины, но сколько их… — Юзбаша с поклоном опустил к ногам хана короткую стрелу, к древку которой был привязан кусок тонкой бересты. — Эта стрела прилетела из крепости, с одной из башен, — добавил он, — там какие-то знаки.
Кучум осторожно развернул бересту и увидел начертанные углем непонятные символы в виде кружков и крестиков.
— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил он Алтаная. Но тот, бросив взгляд на бересту, даже не пытался понять, что там изображено.
— Прости хан, но если бы ты показал мне доброго жеребца, то я мог бы ответить, какой он породы. А тут черточки всякие… Нет, не могу сказать.
— Позвать сюда вчерашнего перебежчика, что принес в мешке голову сибирца, может, он чего поймет.
Мигом был приведен Ата-Бекир, растянувшийся ниц перед Кучумом.
— Тебе заплатили? — спросил его хан.
— Да, великий, — зашелестел тот, подняв хитрые глазки на степняка, — правда, можно было бы и побольше, но…
— Скажи, что тут начертано, и получишь еще, — с этими словами Кучум бросил к нему кусок бересты и приготовился слушать.
Ата-Бекир торопливо подхватил брошенное и поднес к глазам. Некоторое время он крутил бересту и так и сяк, даже понюхал зачем-то, а потом заговорил торопливо, не вставая с колен:
