— Чего косишься? — спросил он его. — Или знаешь, какой ты теперь дорогой? Дороже арабского скакуна вместе с седлом стоишь. — И он ласково почесал того меж длинных ушей, а потом незаметно провел рукой по седлу, ощутив выпуклость от золота, укрытого там. — Ладно, попил и в дорогу пора. Слава Аллаху, немного нам с тобой страдать осталось.
…Тропа нырнула под развесистые кроны вековых сосен. Их ветви, словно руки великанов, тянулись к небу зеленью хвои, топорща во все стороны колючки игл. Будто бы много сотен лучников изготовились для боя с невидимым небесным противником и ждут сигнала, чтоб спустить тетиву, и тогда тысячи стрел взметнутся вверх, заслонят собой солнце.
Наконец караван, вытянувшись длинной петлей тяжело навьюченных лошадей с караван-башой впереди на маленьком ишаке, достиг лесного прогала, в конце которого виднелись глиняные увалы селения.
Купцы и путники звали этот поселок Бабасанами и тепло отзывались о гостеприимстве его жителей. Тут же навстречу караванщикам выскочило несколько больших рыжих псов с сиплым лаем. Следом неслись черноголовые мальчишки, радостно приветствуя прибытие каравана. Чуть позже из ворот селения показались двое медленно вышагивающих стариков, опирающихся на длинные резные посохи.
Старый хивинец привязал своего ишака к нижней ветке толстенной сосны и устало опустился на землю. Старики, признав в нем старшего, неторопливо направились к нему. Один из них протянул руку к ишаку, видимо желая погладить. Но тот злобно клацнул желтыми зубами, показывая, что не желает принимать ласку от чужака.
— Однако, какой злой ишак у тебя. — Старик едва успел отдернуть руку. — Чем таким кормишь, что так кусается?
— Халвой кормлю, — спокойно отозвался караван-баша, — сегодня еще не кормил, так он и злится, кусается.
— Халвой, говоришь?! — Старик принял шутку. — Может и меня вместе с ишаком угостишь? Мне меньше надо.
— Покупай хоть мешок, мне не жалко. Возьмешь?
— Э-э-э, зачем мне мешок? Чуток дай за щеку положить, внучат угостить. Однако могу и мешок взять. Хочешь мешок халвы на мою старуху поменяю?
— А тебе она уже надоела, коль меняешь?
— Она у него, как твой ишак, кусается, — засмеялся второй старик, показывая гладкие розовые десны, — он же ее халвой не кормит.
— А меня до дома она довезет? — с улыбкой спросил караван-баша.
— Зачем тебя везти? Да ты впереди ее побежишь быстро, быстро.
— Ладно, оставь старуху себе, может, и пригодится еще. Лучше бы свежей рыбкой угостил. Есть рыбка-то?
— Нынче с рыбой совсем худо стало, — закачали старики головами, — ушла от нас рыба. Очень худо.
— Это куда же она подевалась? Или переманил кто?
— Водяной бог на нас осердился, далеко отсюда угнал рыбу, а нам ершей да щуку оставил. Зато завтра, послезавтра мяса много будет. Оставайся у нас ночевать, медвежатиной накормим, а ты нас халвой угостишь.
— Видать, на охоту кто собрался? — поинтересовался хивинец.
— Да, наш хан Едигир на медведей пошел, на ту сторону реки. Как убьет первого медведя, большой праздник будет. Тогда и наши мужики пойдут жирного мишку мал-мал рогатиной щекотать, ловить. Будет мясо…
В этот момент на поляну вывалила первая сотня, ведомая самим Кучумом. Он огляделся и, заметив рядом с караван-башой стариков, направил коня в их сторону.
— Эй, сивые бороды, — окликнул он сжавшихся в комок стариков, — кто мне покажет, где ваш хозяин на медведя охотится? Хорошо заплачу. А?!
Но старики испуганно замотали головами, словно и не слышали про обещанную награду.
— Откуда бедный человек знает, где наш хан охотится? — прошамкал один. — Он, как орел, летает, где пожелает. А путь самого орла кто знать может?
— Орел, говоришь? — грозно переспросил Кучум, наезжая на них конем. — А этого попробовать не хочешь? — И он с силой полоснул плетью по ближайшей к нему голове. — Говори, а то пожалеешь о том дне, когда на свет появился!
— Хан, они мне сами говорили сейчас, что охота идет на том берегу, — показал рукой караван-баша.
— Это я и без тебя знаю, — зло выдохнул воздух через ноздри Кучум. Потом перевел узкий прищур своих темных глаз с одного на другого и, что-то решив про себя, дернул коня за повод и поскакал вслед уходящей сотне.
Старики тут же поднялись на ноги и, ни слова не сказав караван-баше, медленно поковыляли обратно в поселок. Не осталось на поляне ни детей, ни даже рыжих собак, Только маленький хивинец гладил меж ушей своего любимца осла и соображал, как ему побыстрее вернуться обратно домой из проклятой Сибири.
…Сотня примостилась на корточках на берегу большой сибирской реки, обмотав вокруг руки поводья своих коней. Каждый воин зло и напряженно вглядывался в лицо стоящего перед ними человека. Они ждали, что он скажет им сегодня. Ни смешка, ни говорка среди них. Молчит сотня.
Тишина нависла и над ними и над сибирским селением, плотно затворившим ворота, загнавшим внутрь детей и скот. Только то там, то здесь мелькнет над стенами чья-то голова и опять никого не видно.
Лишь огромное и неохватное для глаза смертного сибирское небо нависло над тайгой, рекой и людьми. Жесткое и мрачное небо страны Сибири, так не похожее на ласковое южное небо, нежное, как лицо невесты. То небо ласкает глаз, это — ранит, давит вниз, заставляет пригнуть голову, втянуть ее в плечи, прижаться к земле. Да и само северное небо, как зрачок, смотрящий сверху через обрамление сизых наполненных водой туч, со стволами-ресницами темных елей, упершихся кронами в небесную глазницу. Смотрит небесный глаз за людьми, и не убежать от него, не спрятаться.
Застыли воины, притихли кони, жмутся к хозяевам, вздрагивают всем телом, прядут ушами. Как перед лютой грозой замерло степное воинство. Молнии-взгляды летят из глаз, испепелить могут. Скажи им слово не так, сомнут, растопчут!
Но крепко стоит перед ними Кучум. Каменным изваянием, широко расставив ноги, стоит хан Кучум на перекрестье дорог. Он — их перекрестье. Он — их дорога к смерти. Его глаза — их глаза! Его рука — их руки!
— Скажи слово, хан! Надоело ждать! Слово!
— Веди нас, хан!!!
— Дай крови!!! Дай врага!!! К-р-о-в-и!!!
Взлетает вверх рука хана… Летит из его глотки голос:
— В-о-и-н-ы!.. — Полетел клич до кромки леса. — Я привел вас! Вот Сибирь! Она ваша! Сибирь!.. — "Ир-ир-ир" — откликнулось эхо. — Бери ее! Хватай! Она ваша! Эта девка! — Падает рука вниз. — Мы возьмем ее! За глотку! — Застывает рука. — Раздавим ее! — Летит вверх рука с саблей.
И сотни рук летят вверх, с саблей, с копьем, с дубиной.
— Мы сильны, и враг убоится нас! — "Ас-ас-ас…" — вторит лес.
— Нас-ас! — вторят глотки, жадные, голодные. Пришла гроза. Грянул гром. Прорвало глотки.
— Боя! Боя! Боя!
