"Все они одного поля ягоды. Разве я для них человек? Просто раб, которого можно выгодно продать или заставить выполнять какую-то грязную работу. Как только я оказался им не нужен, меня выгнали, как приблудного нищего. С такой же легкостью он мог отдать приказ и о моей смерти. Он хан! Великий хан из рода Чингиза! Ему даровано все и все позволено! Поэтому он так и ненавидит род Тайбуги, который посмел противиться ему. Но я-то, как щепка на большой воде, не знаю, к какому берегу меня прибьет. Даже если он не сможет сделать без меня ни одного шага, то и тогда я буду всего лишь посохом в его руках. Захочет, призовет другого, а потом и его прогонит… Но он забывает одно, что такие, как я, нужны всем. Без меня не обойтись ни одному хану, и неважно, как мое имя; Карача-бек или Ата-Бекир. Кто-то может сказать, что я предатель. Но кого я предал? Свой народ? Едигира и Бек-Булата? Но они не могут поделить ханский холм, а мне приходится выбирать между тем и другим. Я столь же слаб, как тот рыбак, которого они силой заставили указать место, где он встретил Едигира. Они толкают нас на предательство, а потом бросают, использовав до конца, как пустой бурдюк от вина".
СТОН МЕРЗЛОЙ ЗЕМЛИ
Утром Едигиру донесли, что Кашлык пуст. После вчерашней удачной победы над отрядами степняков сибирцы ослабили бдительность, и сотни Кучума под покровом ночи ушли из городка по узкой тропе вдоль кромки воды. Об этом красноречиво свидетельствовали глубокие следы, оставленные на берегу.
Едигир вместе с юзбашами кинулись к воротам, вбежали в крепость. Неприятный чужой запах ударил в лицо. Снег внутри был вытоптан и столь грязен, что воины шли, невольно высоко поднимая ноги, будто бы могли испачкаться. Заглянули в шалаши, землянки, но не нашли ни единой души, и лишь в последней сидела запачканная сажей в рваной шубейке девушка с заплаканными глазами. Увидев вошедших мужчин, она вскрикнула и закрыла лицо руками. Едигир подошел к ней ближе и попробовал отнять руки от лица, но та громко закричала.
— Может, сумасшедшая? — обратился он к спутникам. — Кто ты такая и как сюда попала?
Некоторое время слышны были лишь громкие рыдания, но потом девушка тихо произнесла:
— Я наложница их начальника…
— Как зовут тебя, красавица? Не плачь, мы не сделаем тебе плохого.
— Мое имя Биби-Чамал. Они все ушли сегодня ночью, а я спряталась, и меня не нашли. Мой господин ушел еще, раньше и не вернулся. Говорят, что его убили.
— А как его имя?
— Его звали Сабанак, мой господин. Он был добр ко мне и даже подарил бусы и перстенек. — Девушка протянула к Едигиру руку, показывая маленький серебряный перстенек с голубым камешком в середине.
— Сабанак, говоришь. — Хан переглянулся со спутниками и, хмыкнув, криво улыбнулся. — Тогда можешь успокоиться, он жив.
Девушка громко вскрикнула и кинулась к нему.
— Так где же он?!
— В плену в нашем лагере. Если ты хочешь, то тебя отвезут к нему.
— Да! — закричала та, не пытаясь даже скрыть своей радости.
Мужчины улыбнулись, глядя на беззащитное существо, любовь которого оказалась сильней всех войн и усобиц.
— Я уже отправил отряд лыжников в погоню, — сообщил подошедший к ним Иркебай.
— Ну что ж… — проговорил в раздумье Едигир, — но у нас все равно мало сил для решительного боя. Мы уже хорошо пощипали их вчера, и они бежали. Надеюсь, что навсегда.
— Ой, не верится мне в это, — почесал свою бороду Качи-Гирей, — не такие они люди, чтоб бросать лакомый кусок. Пока им все до единого зубы не повышибешь, они все будут норовить схватить тебя за глотку, а вчера мы, правильно ты, хан, сказал, лишь пощипали их.
— Ладно, разведчики Иркебая доложат, куда они ушли. Сейчас надо решить, где будем зимовать.
— Нам надо поспешить в свои улусы, — не задумываясь, сказали один за другим беки, — дел неотложных скопилось много, да и с женами пора повидаться.
— Я вас не держу, — махнул хан рукой, — но знайте, что найдете меня на речке Шайтанке. Тут после напакостивших хуже свиней степняков оставаться не желаю. — Тут он увидел направляющуюся к ним Зайлу-Сузге и добавил: — Надо еще сына моего брата найти. Теперь он мой сын.
— Успехов тебе, хан, и радостей, — улыбнулись беки, поглядывая исподволь на раскрасневшуюся от быстрой ходьбы Зайлу-Сузге.
— Прощайте… Весной соберемся на большой туй-праздник.
И опустел оскверненный степняками древний Кашлык. Лишь Карга привел к его стенам своих соплеменников. Тяжело зимой ворону найти себе пропитание, а когда уходит человек с обжитых мест, то спутники его не задерживаются долго возле брошенного им жилья. Но возле сибирской столицы после боя остались многие трупы, и Карга решил, что они со стаей вполне могут дождаться здесь весны. Едва скрылись последние воины, уходящие в свои улусы, как он первым опустился на ближайший труп и следом за ним зашелестели крыльями остальные родичи, радостным карканьем воздавая благодарность людям за заботу. Потом крики надолго смолкли, и лишь глухое тюканье крепких клювов разносилось вокруг да вспыхивали короткие ссоры из-за наиболее лакомых кусков. Мерзлая пища с трудом поддавалась даже сибирскому ворону, который может продолбить лунку в тонком льду и сквозь нее добывать речную рыбешку. Но это только ожесточало неугомонных птиц, и они, не обращая внимания на все происходящее вокруг, терпеливо добивались своего, отщипывая маленькими кусочками лакомую пищу.
Первым заметил опасность осторожный Карга, за что он и был избран вожаком стаи и пользовался непререкаемым авторитетом. Он увидел, как из обгорелого леса неслышно ползли к ним на брюхе, оставляя глубокую борозду в рыхлом снегу, два волка. Еще немного, и они схватили бы ближайшего к ним ворона, полностью поглощенного своим занятием. Карга несколько раз вскрикнул, подавая сигнал близкой опасности, и взлетел на обгоревшую ель, прихватив с собой кусок побольше.
Волки зло клацнули зубами, злясь на расторопных птиц, и неторопливо в открытую приблизились к человеческим трупам, обнюхали их, собрав шерсть на загривках, и громко, почти одновременно завыли, задрав кверху серые морды, обнажив мощные резцы. Карга сверху с ненавистью каркнул на лесных разбойников, осознав до конца, что не видать его стае столь желанной добычи. Зря он размечтался безбедно прокормиться здесь до самой весны. Теперь придется в холод и стужу промышлять объедками возле человеческих жилищ, тащиться вслед за одинокими охотниками, подбирать крохи, оброненные по недосмотру все теми же волками.
К весне останется меньше половины стаи, а то, как бывало уже не раз, одна-две птицы, и Карге придется работать за пятерых, чтобы прокормить вылупившихся по теплу горластых птенцов. А он старел все больше и больше и уже тяжело перелетал от селения к селению и не мог, как раньше, несколько раз взмахнув крыльями, преодолеть разлившийся весной Иртыш. Что может быть хуже старости и собственной беспомощности? А ведь он вожак! На нем лежит ответственность за жизнь остальных птиц, за воспитание малолеток, борьба с другими вожаками за место на этой промерзлой насквозь земле…
