Зайла заметила, как мелькнула чья-то голова в дальнем конце селения, и смело поспешила туда. Когда Едигир и Баянды с оружием наготове добежали до нее, то она уже вытаскивала за руку древнюю старуху, прижимающую к боку грязную тряпицу, пропитанную кровью. Она тихо стонала и испуганно озиралась по сторонам, а увидев спешащих к ней с обнаженными саблями мужчин, упала на колени и запричитала:
— Я ничего не знаю, ничего не видела… Я старая и слепая женщина… Не надо меня убивать… У меня ничего нет…
— Видела ли ты здесь маленького мальчика, что привезли некоторое время назад? — закричала ей прямо в заросшее седыми волосами ухо Зайла, считая ее глухой.
— Ничего не видела, ничего не знаю… — отшатнулась от нее старуха.
— Принесите ей поесть, — приказал Едигир подошедшим следом воинам.
Те поспешили обратно к нартам и вскоре принесли несколько кусков жирной осетрины и пресные лепешки. Старуха, увидев еду, жадно схватила рыбу и, шамкая беззубым ртом, принялась торопливо глотать большие куски, даже не разжевывая их. Едигир и его спутники отвернулись, не желая смущать бедную женщину. Но та, казалось, и не замечала их присутствия, а лишь смотрела в увлажнившиеся глаза Зайлы-Сузге, которая почернела лицом и уже приготовилась к худшему.
Наконец, женщина насытилась и спрятала пару оставшихся кусков рыбы за пазуху, проглотила последний, бывший у нее во рту, и неожиданно блаженно улыбнулась, проведя ладонью по бескровным губам.
— Мальчика Сейдяк звали? — проскрипела она негромко.
— Да, да! — вскрикнула Зайла-Сузге и притянула старуху к себе. — Скажи, он жив?!
— С ним еще женщина была, Анибой звали, продолжила та, словно и не слышала вопроса.
— Правильно, Аниба, — закивала головой Зайла. Видно, старуха была или в самом деле глухая, или тронулась умом от пережитого потрясения.
— Увезли их всех день уже прошел… День прошел, ночь прошла, а их увезли. А я никому не нужна, — вдруг захохотала та, — меня в жены никто брать не хочет. Возьми меня в жены. Я буду тебе детей качать, нянчить, будешь ко мне ночью приходить, любовь дарить стану тебе одному, — обратилась она вдруг к Баянды, который стоял сразу за Зайлой и выделялся своими яркими расшитыми цветной кожей одеждами.
Молодой бек отшатнулся от полоумной, но она вырвала свою руку из ладони Зайлы и бросилась к Баянды, обняла того костлявыми руками.
— Ты такой красивый и я красивая. У нас добрые дети будут, пошли ко мне во дворец. Я спою тебе песню любви…
Баянды сбросил с себя ее руки и, хватая открытым ртом холодный воздух, помчался изо всех сил, словно за ним гнались злые духи, к своей упряжке. Старуха перевела взор на Едигира и заплакала.
— Не вели меня убивать… Я и так мертвая…
— Пойдем отсюда, — мягко произнес он, обняв за плечи Зайлу-Сузге, — богам не угодно, чтобы мы отыскали своего сына. Это я во всем виноват. Меня наказывают боги. Мне нужно было умереть, и все бы было иначе.
Уже садясь на нарты, он обернулся в сторону одинокой фигуры стоящей посреди селения старухи и сказал ни к кому не обращаясь:
— Неужели кого-то из нас ждет такая же участь? Лучше умереть, чем стать полоумным.
Баянды сидел на своих нартах и, раскачиваясь из стороны в сторону, неустанно повторял:
— Плохой знак, ох какой плохой знак, что она выбрала именно меня. Надо срочно ехать к шаману, пусть он снимет с меня ее заклятие. Она заразила меня своим безумием, и я могу не доехать.
— Вот еще, — проворчал Едигир, — веришь в россказни, будто безумие передается. — Он больше объяснял это Сузге, которая с удивлением смотрела на молодого бека, казалось бы и впрямь впавшего в безумие.
Но Баянды, не слушая никаких объяснений, завернул оленей и погнал их без остановки обратно. Даже в селения для ночевки заезжать не захотел, опасаясь нового сглаза, и все спали прямо в лесу. Доставив их в лагерь на берег Шайтанки, Баянды отказался от угощения, а погнал к своим селениям, погромыхивая колокольцами. Остальные упряжки понеслись следом за ним.
С Едигиром осталось в лагере два десятка воинов, в том числе пленные Алтанай и его племянник. К молодому Сабанаку приехала Биби-Чамал, и они много времени проводили вместе. Воины посматривали на них с улыбкой, и это больше всего злило Сабанака, который не желал смириться с участью невольника. У Алтаная никак не заживали раны, полученные в последнем бою, к тому же он сильно простыл после купания в ледяной воде и совсем не выходил из землянки, куда его поместили вместе с племянником. Едигир предался любимому своему делу, охоте, и Зайла-Сузге целые дни проводила одна, между молитвами и гаданиями. Камни говорили ей, что сыну предстоит долгий путь в теплые края, на ее родину, и уже никогда не обнимет она его, не прижмет к своей груди. Зайла разбрасывала ни в чем не повинные камешки по шатру, заливалась слезами, упав на подушки, а наревевшись вволю, опять отыскивала их и начинала гадать снова. Но… камни упорно показывали, что сыну с матерью уже никогда не соединиться.
За этим занятием и застал ее как-то Едигир, вернувшийся неожиданно с охоты. Он взглянул в ее заплаканные, покрасневшие глаза, отшвырнул меховым сапогом камешки и мягко попросил:
— Не терзай себя. Когда вижу тебя такой, то хочется вскочить на коня и мчаться за твоим братом, чтоб раскроить ему голову и освободить нашего сына.
— Ты не посмеешь убить его, ведь он мой брат.
— И надо было оставаться рядом, с ним! Чего ты от меня вообще хочешь?
— Ничего я от тебя не хочу, но во всех моих несчастьях виноват ты, и только ты!
— Очень интересно… Продолжай, я послушаю, — Едигир уставился на нее, будто увидел впервые.
— Ты бы мог помириться с моим братом, если бы захотел этого…
— Это как я мог бы помириться с ним?! Умереть? Стать его слугой? Бежать в тайгу?! — Глаза Едигира зажглись нехорошим огнем.
Зайла даже испугалась его гнева, ведь раньше ей не приходилось видеть любимого таким. Но это не остановило ее. Она думала лишь о сыне и пыталась найти выход там, где его не было.
— Если бы ты хотел дружбы, а не войны, то давно уже принял ислам и привел к истинной вере своих темных людей. И брат не стал бы воевать с тобой. Вы правили бы ханством вместе. Оно столь велико, что… — она подбирала нужные слова, но, не найдя их, тряхнула головой и закончила: — что хватило бы на всех.
Услышав это, Едигир неожиданно рассмеялся, а потом взял ее за плечи, поставил на ноги перед собой и, внимательно вглядываясь в заплаканные глаза и отчеканивая каждое слово, сказал:
— Запомни раз и навсегда: двум медведям в одной берлоге не ужиться.
— Но ведь вы с Бек-Булатом…
— Он был мой брат, и то всего ты не знаешь. Даже если бы я поступил так, как ты предлагаешь, то рано или поздно все кончилось бы все равно войной. Страшной войной. Мне рассказывали купцы, которые бывали в Московии, как там белый царь собирает под свою руку все города и селения. И мне ближе и понятнее его желание быть хозяином на своей земле, чем делить каждый улус по уделам между знатными беками и мурзами. Будь мы все едины, никто не посягнул бы воевать с нами. А сейчас у меня нет столько воинов, чтоб мечтать о едином ханстве от Иртыша и до Оби.
