Неожиданно из-за спины послов вынырнул Карача-бек и протянул к ним невесть, откуда взявшийся серебряный с позолотой круглый поднос.
"Под халатом что ли он его прятал?" — изумился Кучум.
Грамота легла на поднос и торжественно поплыла, несомая визирем к хану.
— Прими, достопочтенный хан, — Карача-бек опять согнулся до земли, протягивая поднос с грамотой.
Кучум легко подхватил тяжелый свиток, сломал печать и передал визирю.
— Читай всем, — сухо проговорил хан, почувствовав испарину на голове и предательски вспотевшие ладони. — "Едва не рухнули все надежды на мир и дружбу с Бухарой. Еще чуть и случилось бы непоправимое. А каков визирь? Откуда научился всему? Он словно рожден для встреч и приемов. Нашелся". — С благодарностью подумал Кучум.
Ему вспомнились собственные слова: "Словно всю жизнь послов принимал". Так и есть. Равного ему просто нет и будут ли еще.
А Карача-бек громким голосом, легко выбрасывая из себя слова, читал грамоту, обращаясь в первую очередь к Кучуму и всем собравшимся на ханском холме.
Кроме слов дружбы, заботы о его ханском здоровье и приглашения посетить Бухару, ничего важного в послании не содержалось. Наконец, чтение закончилось, и визирь все с тем же низким поклоном передал грамоту Кучуму. Он небрежно коснулся ее левой рукой и указал на свой шатер. Подскочил юзбаши Чегулай и, с поклоном приняв поднос с грамотой из рук визиря, понес в шатер. Но церемония еще не была закончена, хотя Кучуму хотелось как можно скорее остаться одному.
Вперед вышел второй посланец бухарского хана. Низкого роста, почти старик, с бородой, касающейся груди.
— Почтенный Темир-ходжа передает дары от нашего хана, — сообщил посол, вручавший грамоту, хлопнул в ладоши и из-за его спины возник маленький, ростом с ребенка, человечек в халате, волочившемся по земле, неся огромный кувшин. Коротышка, сделав два шага, опустил кувшин на землю. Медный кувшин, судя по всему, был довольно тяжел, его ручка и бока сверкали вправленными в металл большими зелеными каменьями. Человечек поставил кувшин возле ног хана и, низко поклонившись, уселся рядом на земле.
Кучум с удивлением поднял бровь, ожидая объяснений.
— Хан Абдулла посылает тебе благовония для тела, а также своего придворного брадобрея, — пояснил Темир-ходжа, — отныне — он твой. Хан дарит лучшее из его бесценных сокровищ.
Следом за кувшином два дюжих воина поднесли к ханскому шатру кованый сундук и, поставив на землю, откинули крышку. Темир-ходжа запустил руки внутрь и извлек оттуда несколько свертков яркой материи. У Кучума зарябило в глазах от пестроты красок.
— Для твоих жен и наложниц, — пояснил Темир-ходжа.
Подарки следовали один за другим. К ханским ногам опустили высокое седло с серебряными стременами, украшенное голубой бирюзой. Тут же положили конскую сбрую, покрытую круглыми серебряными бляшками, в центре которых были вправлены драгоценные опалы и топазы, а на концах уздечки — бирюза.
— Эти камни помогают воинам одерживать победу, — проговорил Темир-ходжа, — они могут остановить кровь, отвести беду и принести удачу в любви.
Затем на седло лег кинжал с рукоятью из слоновой кости, украшенной кровавыми рубинами. Посол склонился к кинжалу и чуть вытащил из ножен, показывая затейливый узор на лезвии.
— Пусть этот кинжал поможет тебе в борьбе с врагами. Он сам найдет путь к сердцу врага. Тебе надо только шепнуть об этом, — загадочно улыбнулся посол в седую бороду.
И, наконец, по коврам прошествовали четверо воинов, неся да плечах носилки, покрытые сверху яркой материей. Носилки опустили на землю и у Кучума перехватило дыхание, он догадался, что должно находиться под пологом. А хитрец Темир-ходжа не спешил посвящать его в тайну, сокрытую внутри. Он медлил. Кучуму ничего не оставалось как равнодушно отвернуться от носилок. Темир-ходжа заговорил тихо и вкрадчиво:
— Достопочтенный хан, позволь преподнести тебе самый драгоценный камень из сокровищницы бухарского правителя. Этот дар должен скрасить твои горести и печали. Он даст тебе радость и отдохновение от забот земных, унесет в заоблачные высоты, омоет твои печали и сделает самым счастливым из всех смертных. — Посол махнул рукой и воины по его знаку сорвали полог с носилок, открыв их для взоров собравшихся.
У Кучума на миг перехватило дыхание. То, что он увидел, превосходило все его ожидания: на носилках сидела, подобрав под себя ноги и скромно потупив взор, прекрасная светловолосая девушка. Ее волосы цвета спелой ржи, заплетенные в тугую косу, притягивали к себе взгляд любого, а чистое белое лицо с нежным румянцем и легкими, едва заметными веснушками на щеках и на переносье, делали ее еще прекрасней.
Кучум не удержался и сделал несколько шагов к девушке, протянув огрубевшую руку к щеке. Невольница чуть вздрогнула и смущенно подняла глаза. Они еще больше поразили хана. В них была не просто синь безоблачного неба в жаркий полдень и влага незамутненных озер, в них жила неземная тоска и боль. Глаза, как опасный омут на стремнине, звали и тянули к себе.
Рука Кучума застыла на полпути, так и не коснувшись девичьей щеки. А девушка что-то прошептала и, легко подняв правую руку, как бы перечеркнула себя ото лба к груди, а потом от правого плеча к левому, и губы ее беззвучно затрепетали, зашептали незнакомые слова.
— Кто она?
— Она русская, — ответил Темир-ходжа.
— Русская? — невольно переспросил Кучум. Он вспомнил бородатых русских купцов, приходивших с караванами на Бухарские базары, крупных и широких в плечах. Но девушка была столь легка и призрачна, что казалось, налетит порыв ветра и унесет ее, подобно золотистому листу, сорванному с березы, и совсем не походила на них.
Темир-ходжа, пристально наблюдавший за Кучумом, заметил, сколь сильное впечатление произвела на него русская пленница, и остался весьма тем доволен. Подарок, доставленный им, был с секретом: при ханском дворе остался родной брат девушки. Их купили вместе. И теперь жизнь юноши зависела от его сестры. На нее же Темир-ходжа возложил нелегкую задачу: она должна стать глазами и ушами его, и через купцов передавать все, что происходит в далекой сибирской земле.
— Как зовут девушку? — спросил Кучум, чтобы прервать затянувшееся молчание.
— Теперь ты ее господин, тебе и имя давать. Хочешь, назови Ульмасак — неумирающей, а хочешь, Сюльчамал — драгоценной вдвойне, а можешь и Гюльнисой — цветком…
— Как ее звали раньше?
Посол чуть помялся и, огладив левой рукой белую бороду, ответил;
— Аллах ее знает… Я и не спросил. Да какая разница?
— Ясно, — Кучум усмехнулся и, кивнув, направился к шатру, но запнулся обо что-то и чуть не упал, ругнулся, — тьфу, на твою паршивую голову!
Окружающие беззлобно засмеялись над неловкостью хана. Второпях он наступил на сидевшего позади него коротышку-брадобрея и тот заверещал, что есть силы:
