— Я ж говорил, конь под ним танцует, — сокрушенно качал головой Меней Муха, — я с такого расстояния и муху бью, коль она смирно сидит.
— Говорил, говорил, — передразнил стрелка Басманов, — жив останешься после заварухи, все одно выпорю, как обещал!
— Да я чего… Против разве? Если, конечно, живы будем…
— Ладно, болтать! Заряжай свою дудку, да чтоб больше ни по одному не промахнулся. Скоро полезут, — и Басманов, гремя сапогами, скатился необычайно легко по лестнице, чувствуя, как кровь живительной волной прокатилась по всему телу, толчками пошла к голове, заставляя ясно и четко работать мозг. Это было предвкушение боя, ожидание того, чем жил последние годы, слился, свыкся и уже не представлял себя иначе, как в сече, в пороховом дыму, с саблей в руке.
Навстречу ему шли несколько стрельцов, несших службу в Рязани под воеводой Пронским. Увидев Басманова, кинулись к нему.
— Тебя, боярин, и искали, совет твой нужен.
— Какой тут совет! Сейчас татары на стены полезут, а вы советоваться удумали. Пушки готовы?! Заряжены?!
— Пушки еще третьего дня зарядили, а мы сейчас с другим предложением к тебе. Надо бы пару бочек пороха под ворота прикатить, — приноравливаясь к широкому шагу Басманова, толковал один из них, худощавый телом с жилистыми, как бы вывернутыми на сторону руками и испещренным многочисленными черными точками лицом. Такие лица бывают обычно у людей, стоявших у пушек, от выбросов пороховых газов, отметил про себя Басманов.
— Зачем бочки под ворота хотите ставить? — до Алексея Даниловича начал доходить задуманный стрельцами план, но спросил, чтоб услышать подтверждение собственным мыслям.
— Так ворота все одно не выдержат. Раздолбают их татары и внутрь города ворвутся…
— И потом что?
— Вот когда они попрут через ворота, то порох и поджечь. Рванет, что чертям на том свете тошно станет! — взмахнул сжатыми кулаками стрелец.
— А кто взрывать будет? Ведь он первым на тот свет к чертям и отправится. Есть такие?
— Придумали, боярин, все как есть придумали, — заулыбался стрелец и обернулся к остальным. — Вот, Митяй, у нас голова, — он подтолкнул молодого парня, смущенно зардевшегося при упоминании о нем. — Что предложил-то: костер возле бочек развести, а как татары через ворота полезут, то шестом длинным подтолкнуть их к огню — и сами уцелеем и супостатов завалим.
— Добре, — согласился Басманов, — но еще вот, что сделайте: насыпьте пороховую дорожку от башни и с дальнего конца ее подожгите, как нужда придет. Оно вернее будет, да две пушки перед воротами поставьте и начините ствол вместо ядер рубленым железом, чтоб скосить теми обрубками народу поболе. Ты кто будешь? — спросил он стрельца с отметинами на лице.
— Фролом кличут, по прозванию Черенок.
— Тебе и поручаю подарочек татарам изготовить. Сделаешь? А пушки возьмите с дальней башни, которая на реку выходит. Давай, пошли, — скомандовал он и ускорил шаг.
Проходя через площадь, удовлетворенно отметил, что рязанцы споро готовятся к бою без излишней суеты. Никому не нужно указывать его место и каждый горожанин был занят своим делом. Кто-то подавал на стены ушаты с кипятком, другие сгружали с телег камни и тащили их к лестницам. Басманов заметил, что Пронский успел за ночь подвести под помосты рубленные из доброго леса клети, поддерживающие настил подле стен. Поверху стояли одетые в стеганые войлоком толстые жилеты с металлическими пластинами на груди горожане. У каждого воина заткнут за пояс топор на длинной рукояти, а в руках — луки и, вглядываясь в прорези бойниц, пытались разглядеть приближающихся татар. Лишь у некоторых имелись пищали, укрепленные на длинных сошках. Внизу под стенами бегали мальчишки, клянчившие у родителей разрешения подняться на стены, которые покрикивали на них сверху, кто уговаривая их убраться домой от опасного места.
— Ах вы, охальники, — грозно крикнул сзади Басманов, — сейчас прикажу крапивы надергать и всех до одного высечь, коль отцов своих не слушаете! А ну, марш домой! — но те, отбежав в сторону от сердитого боярина, укрылись за башней и затаились там, ожидая, когда он уйдет.
— Гони их, не гони, а все одно обратно прибегут, — отозвался сверху мужик в огромном шлеме на голове, — вот уж от татар отобьемся, тогда я со своим проказником и поговорю дома.
Басманов пошел к воеводской конюшне, где при конюхе Харлампии стояли их кони до неотложного случая.
— Седлай коней и держи в готовности до моего приказа, — велел ему Басманов, — сейчас самое горячее дело начнется. Может так статься, что и уходить из города придется, коль не выстоим. Будь ко всякому готов.
— Неотлучно при конях буду. Никого не подпущу, — клятвенно пообещал Харлампии и побежал за упряжью.
Алексей Данилович обошел другие башни и вернулся к воротам, взобрался наверх правой башни. Как он и ожидал, татары не спешили начать штурм города. Они, разобравшись по сотням, дружно готовили каждый для своей сотни длинные лестницы, другие же крепили щиты на повозках, которые уже стояли наготове совсем не далеко от крепостных стен. Человек двадцать тянули на веревках огромное бревно, обитое на конце металлическими пластинами. Делали они все не торопясь, относясь к штурму крепости, словно к приготовлению для плова барана, которого оставалось освежевать, перерезав ему горло. Эта неспешность и вялость злила Басманова. В поле татары вели себя иначе, бросаясь на противника без раздумий, опережая один другого, чтобы в случае неудачи суметь убежать, скрыться. Сейчас они были полностью уверены в успехе и даже, казалось, намеренно тянули время на глазах у рязанцев, выводя из себя такой подготовкой к штурму и провоцируя их на вылазку.
— Вот сейчас наскочить бы на них, — мечтательно проговорил Федор Басманов, стоявший на башне рядом с пушкарями, — пока не ждут, можно и порубить с десяток человек.
— Уймись, — отец положил руку ему на плечо, — а вон видишь? — показал стоящих за телегами лучников, зорко поглядывающих по сторонам, — они тебя быстрехонько урезонят. Думаешь, дурнее тебя?
— Чего ж они тянут, не начинают?
— А куда им спешить? Мы не убежим вместе с крепостью, потому и не спешат. Любят они нашего брата помучить, душу вон вытянуть. Знаешь, как они казнят пленников, кто ихнего человека убьет? Они его за ветку к дереву привяжут вверх ногами и раскачивают, а сами копьем тычут. Как увидят, что сознание потерял, на землю опускают, водичкой отольют, дадут полежать и снова подвешивают. Да этак несколько дней. А потом мальчишкам отдадут добивать. Те из луков пуляют по бедолаге, к стене привязанному, и хвастают друг перед другом, кто точнее попал. Убить сразу не могут, силенок мало еще, а мужик мучается, благим матом воет. Им же — хоть бы что. Не человек ты для них, коль другой породы. Потом старший подойдет и глотку пленному перережет. А он весь стрелами, как еж иголками, утыканный лежит.
— Началось, однако, — выдохнул Михей Кукша, указывая рукой на пришедший в движение татарский лагерь.
