— Спят они там что ли? — негромко спросил Яков Михайлов с соседнего струга.
— Не-е-е… Замыслили чего-то, — отозвался Гришка Ясырь. — Слышалось мне ночью, будто кто-то шастал вокруг нашего лагеря.
— Чего ж смолчал? — повернулся к нему Ермак.
— Думал, зверь какой ходит, вот и смолчал. На берег, обойдя крепость вокруг, выбежал Черкас Александров и, разведя руки, крикнул:
— Никого! Ушли все еще ночью.
— Видать, разведали, что мы рядом — и подались в лес, — сплюнул в воду Михайлов.
— Чего делать будем, атаман? — казаки со стругов смотрели на Ермака, ожидая его решения.
— Пристаем! Оглядеться надо. Может, не все ушли.
На росистой траве, притоптанной многими десятками ног, был виден широкий след, ведущий в сторону леса. Распахнутые ворота жалобно скрипели. Пахло недавним пребыванием человека, оставившего после себя золу кострищ, обглоданные кости, рыбью чешую, клочки шерсти и тот неуловимый дух жилья, рождаемый пребыванием человека в течение долгого срока на одном месте.
Ермак заглянул в несколько пустых полуземлянок из простого любопытства — и тут же давно загнанные вглубь воспоминания овладели им, вызвав щемящее чувство жалости к народу, среди которого он вырос, чья кровь текла в его жилах, чья речь по-прежнему жила в нем, чьи боги оберегали большую часть жизни. Но с кем теперь этот народ? С ним или с чужаком Кучумом? Признает ли он своего бывшего правителя, пожелает ли вновь видеть его на ханском холме?
— Нашли! Нашли! — послышались крики за его спиной.
Ермак повернулся и увидел, как несколько казаков, подталкивая, вели к нему древнего старика. Тот не сопротивлялся и шел, покорно опустив голову.
— Вот, атаман, — затараторил шустрый Иван Корчига из сотни Брязги, назначенный недавно подъесаулом-пятидесятником, — хотел костерок запалить. Верно, знак должен подать своим. Мы его и накрыли…
— Кто ты? — спросил Ермак старика, сделав воинам знак, чтоб они отпустили старого человека.
— Кто я, то всем известно. А вот ты кто такой? — враждебно заговорил старик, качая седой головой и зло сверкая маленькими глазками из-под набрякших без ресниц век.
— Люди зовут меня Ермаком, — спокойно заговорил с ним атаман. — Где люди из твоего городка? Почему они убежали?
— То их дело. Ушли и тебя на спросили. Говори, чего тебе надо.
— Чей это городок?
— Наш городок. Разве не ясно?
— Кто ваш князь?
— Значит, ты даже и этого не знаешь? А я-то тебя сперва принял за своего человека. Имя нашего князя Епанча-бек. Он доблестный воин и еще отомстит тебе за поругание…
— Так где же он? Почему он бежал, как заяц от первого лесного шороха? Пусть он придет к нам.
— Епанча-бек уехал в Кашлык и не знает, что вы напали на нас.
— Мы и не думали нападать. Разве мы убили или ограбили кого?
— Зачем же вы тогда пришли? Невесту выбирать?
— Может, и невесту, — хохотнул Иван Корчига, но осекся под суровым взглядом Ермака.
— Со стариками и женщинами мы не воюем, — сдержанно произнес атаман. — Ты свободен. Можешь идти.
— Конники! Конники из лесу скачут! С полсотни! — К Ермаку подбежал запыхавшийся Матвей Мещеряк.
— Подпустим их, атаман?
— Погоди стрелять. Может, миром удастся все решить.
— Как же… Миром, — отозвался из-за спины Иван Корчига. — Сейчас целоваться полезут. Жди…
Но Ермак не слышал его слов, уже бежал к воротам, выскочил наружу. Всадники находились совсем рядом, но на ружейный выстрел не приближались, а кружили перед городком, видимо, выманивая казаков на чистое место.
— Эх, коней бы нам добрых, — сжал кулаки Матвей Мещеряк. — Поговорили бы по душам с басурманами.
— Остынь, Матюха. Успеешь еще сабелькой помахать. Сейчас с ними надобно добром решать.
Мещеряк недоверчиво глянул на атамана и скривился.
— Ладно. Сходи потолкуй с ними. А мы подождем…
К ним сбегались казаки, бывшие на стругах. Узнав о появлении конников, они с пищалями наперевес поспешили на подмогу. Всадники, увидев готового к бою противника, не выпустив ни единой стрелы, повернули обратно к лесу, вскоре скрылись из вида.
— Эх, коней бы… — проговорил горестно Мещеряк.
— Где старик? — спросил Ермак Ивана Корчигу.
— Там, — неопределенно махнул тот рукой в сторону городка.
— Веди его сюда. Всем на струги. Тут нам делать больше нечего. — Ермак увидел, что казаки, разочарованные бегством сибирцев, с неприязнью смотрят в сторону леса и неохотно пошли к берегу. Корчига привел старика, подтолкнул его в спину прикладом пищали.
— Сколько нам плыть до Кашлыка? — спокойно задал вопрос Ермак.
— Как плыть будете. Значит, к самому хану Кучуму собрались? Не допустит он вас до себя. Многие пробовали, да не у всех вышло.
— У меня выйдет. За десять дней доберемся?
— Птица и за день долетит. Конному два десятка дней нужно. А как ваши лодки плавают, того не знаю.
— Есть ли еще городки близко? Много там воинов?
— Как не быть, — старик, не опуская глаз, внимательно смотрел на Ермака, словно оценивая его силы, — есть и селения наши, есть в них и воины. Только до хана Кучума все одно не дойти тебе. Шибко далеко.
— Хвост от головы тоже далеко, а достает коль нужно. Прощай, старый. Может и свидимся еще. Скажи всем, что атаман Ермак с миром пришел.
Кучуму опять снился дурной сон. Будто бы вышел из леса огромный зверь в десять раз больше медведя, с рысьей головой, с длиннющими когтями, а изо рта огонь вылетает, палит все кругом. Начал зверь тот ханский холм подрывать, нукеров его хватать и проглатывать. Закачалась земля от звериных ударов, отхлынули воды Иртыша-землероя, побежали все люди в дремучую тайгу. Лишь он, Кучум, остался один на холме с саблей в руках. Нацелился изо всех сил ударить по голове страшного зверя, но руки поднять не может. Крикнуть хочет, а голос пропал.
— Хан, проснись, — услышал наконец он сквозь тяжелую утреннюю дремоту чей-то голос.
— Что надо? — и рука сама потянулась к сабле, лежавшей всегда подле него.
— Плохие вести, — разобрал он голос начальника стражи.
— От Алея? — екнуло чуткое сердце. От старшего сына, ушедшего в дальний набег, уже несколько недель не было гонцов, и Кучум собирался было отправить кого следом, но Карача-бек отговорил, предложил подождать еще немного.
— Нет, мой хан. Прибыл сборщик ясака Кутугай…
— А-а-а… Вот что… Нечего было будить меня из-за пустяков. Мог бы и подождать.
