Наконец, Сабанаку удалось вытащить саблю и он взмахнул ею перед собой. Зверь оскалился и глухо зарычал, тяжело ступая, пошел на него. Первым порывом было желание убежать, но сзади была река, а путь к шатрам отрезан приближающимся страшилищем. И тогда, подняв над головой саблю, он рубанул того по огромной башке, по открытой пасти, уже дышавшей ему в лицо. Но сабля прошла сквозь оскаленную морду и ткнулась в землю. Он замахнулся снова, но зверь вдруг исчез. Сабанак кинулся к шатру, потянул ближайшего к нему казака за ногу.
— На караул айда, — проговорил негромко прерывистым голосом.
Казак сел, протер глаза, не понимая, куда его зовут. В темноте не было видно его лица, но для Сабанака это было и неважно. Лишь бы кто-нибудь оказался сейчас рядом с ним.
— Чего случилось, Сабанак? — послышался голос атамана.
— Зверь рядом ходит, — не раздумывая, сообщив тот.
— Что за зверь? Кучум что ли?
— Может, и он. Страшный такой и глаза горят…
— И мне не спится. Неспокойно чего-то, — Ермак нащупал сапоги, выглянул из шатра. — Ничего не слышишь? — спросил вдруг он.
— Нет, — откликнулся Сабанак.
— Вода хлюпает. Будто идет кто через речку.
— Сейчас гляну, — он пошел вокруг шатра и увидел неподалеку темные фигуры людей, выбирающихся на берег с копьями и саблями наперевес, он громко вскрикнул и кинулся обратно.
Ермак уже бежал к нему навстречу с саблей в руках.
— Вставайте! К бою! — закричал он и рубанул кинувшегося на него воина, отбил удар другого. — Отходим к стругу, — указал рукой выскакивающим из шатров полуодетым казакам.
Несколько человек бросилось сталкивать с берега струг в воду, отбиваясь от все прибывающих татарских воинов. Остальные, встав плечо к плечу, сдерживали натиск, оглядываясь назад, ожидая пока столкнут тяжелый струг и можно будет взобраться на него.
Ближним к берегу бился Яков Михайлов, не успевший даже натянуть сапоги. Перед ним угрожающе размахивал копьем высокий татарин, но Яков отбивал удары, ловко орудуя саблей, и постепенно пятился к реке, где уже покачивался на волнах спасительный струг.
— Да отцепись ты от меня, — крикнул он наседавшему воину, тут ноги его разъехались на мокрой земле и он упал на спину. В тот же миг острие копья ткнулось ему в грудь, пройдя тело насквозь.
— Есаула убили! — громко закричал Гришка Ясырь, увидевший это, и налетел на татарина, рубанул с оттяжкой по шее, бросился к Михайлову, приподнял его, потащил к воде.
Ермак отступал рядом с Сабанаком. Они видели, что почти все казаки забрались на струг и ждут их, не отплывая. Но татары наседали с небывалым бешенством, не давая подойти им к воде. Тогда атаман, увидев, что с левого края врагов меньше, крикнул казакам, бывшим на струге.
— Плывите вдоль берега, мы там пробьемся!
Струг потихоньку отчалил и поплыл к устью Вагая. Ермак подобрал оброненное кем-то копье и, прикрываясь от сыплющихся на него ударов, отбросил оказавшихся у него на пути двух юнцов, скалящих злобно зубы, и побежал в противоположную от берега сторону. Сабанак кинулся следом. Татарские воины не сразу сообразили, куда побежали казаки, и чуть отстали от них.
Ермак и Сабанак легко проскочили заросли кустарника и оказались на берегу небольшой протоки, впадающей в Вагай. Они вошли в воду по колено, когда сзади раздались крики и их преследователи выскочили на берег, угрожающе размахивая копьями.
— Быстрее плыви — крикнул Ермак и сам поспешил на глубину, уходя почти по колено в вязкое дно.
— Сейчас, сейчас, — Сабанак брел следом, в нескольких шагах от него, и вдруг споткнулся, начал оседать. Атаман, — прохрипел он и протянул руку.
Ермак обернулся и увидел, что в спину Сабанаку угодило копье, одним движением вырвал его и потянул обвисшее тело за собой. Он плыл, загребая левой рукой, как вдруг из прибрежных кустов вылетело несколько стрел и, просвистев, впились ему в плечо. Он заскрежетал зубами, рука против воли разжалась, выпустив Сабанака, который тут же ушел под воду. Ермак набрал побольше воздуха в грудь и постарался нырнуть как можно глубже, пока не смог достать до дна руками.
Татарские воины радостно закричали, увидев как скрылись под водой головы плывущих, и кинулись следом, чтоб выловить их. Но сколько не шарили в темноте копьями по дну, не подныривали, но найти ни того, ни другого не удалось.
Казачий струг долго не удалялся от берега и гребцы всматривались в темноту, поджидая Ермака и Сабанака. Никто не хотел верить, что они погибли. Пытались подойти ближе к берегу, но были встречены градом стрел и отошли на середину реки. Зарядов почти не осталось, да и стрелять они не могли из-за проливного дождя. Уже начало светать, когда казаки наконец решились вернуться обратно в Кашлык. Они везли двух убитых, в том числе есаула Якова Михайлова, не досчитались еще пятерых.
— Неужели атамана в плен взяли? — всхлипнул, ни к кому не обращаясь, Гришка Ясырь. — Он мне заместо отца и брата был… Жалко-то как…
— Не хнычь, — отвечали ему хмурые казаки, — не дался бы он живым. Поди утоп в реке, а то и зарубили…
Через неделю рыбаки вытащили на берег тело утонувшего воина в дорогом стальном панцире и решили, что это и есть казачий атаман, знаменитый Ермак, погибший в ночном бою на Вагае. Его раздели, поделили вооружение меж собой и похоронили с почестями на священном кладбище, где лежали знаменитые вожди и старейшины. В первую же ночь возле могилы видели здоровенного волка, который громко выл, не боясь людей, подняв в небо страшную голову.
Рыбак Назис выплыл, держась за долбленку, и через два дня нашел утонувшую Заилу-Сузге, поплакав, отвез ее на древнее ханское кладбище, где и предал земле.
Матвей Мещеряк, оставшись за атамана, две недели не уходил из Кашлыка, все надеясь, что вот-вот раздадутся тяжелые и неторопливые шаги Ермака, и он, подойдя к нему, опустит руку на плечо, спросит: "Что, есаул, тяжко? Ладно, давай вместе думать, как дальше жить станем…" Не было атамана. И чем дальше он думал, тем более укреплялся в мысли: надо уходить обратно на Русь. Еще одну голодную зиму им не пережить.
А тут еще пришла весть, будто татары выловили тело атамана и с почестями захоронили его. Хотел поднять остатки казаков Мещеряк, отбить утонувшего атамана, предать земле по своему обычаю, да передумал. Зачем кровь проливать, когда ничего изменить уже невозможно.
Сибирские заливные луга лежали, напитанные влажными предосенними росами, спутывая шаг, удерживая зверя и человека, ступившего на них. Умолк стрекот кузнечиков, молчала кукушка в прозрачном березняке и лишь безудержно плавилась рыба в реке, резвились молодые щурогайки, гоняясь за мальками, выскакивали на поверхность и тут же булькались обратно, уходя на глубину. И все. Снова тихо и гулко, пусто вблизи ханского холма.
Так простояв две недели, последняя казачья сотня погрузилась на струги и на прощание выстрелили в воздух, помянув остающихся здесь товарищей. Налегли на весла, с каждым взмахом удаляясь все дальше от ханского холма, упруго сдерживающего бег стремительного Иртыша. Матвей Мещеряк сидел на носу, вглядываясь в набегающую на них крутоярь. А казаки, упершись сапогами в днища стругов, откидываясь назад с каждым взмахом, провожали оставляемый ими навсегда городок низкими поклонами и недолгими взмахами длинных, взмокших от речной воды весел. Сам холм, увенчанный белой короной многослойных облаков, таял и уменьшался, оставаясь столь же притягательным и желанным, таящем в себе силу и власть над страной, зовущейся Сибирью.
