— Нет, нет, нет! — закричала вдруг она и забилась, застучала кулачками по лицу, с силой попыталась оттолкнуть. — Антихрист ты! Верно говорят, антихрист! Дьявол! Пусти!
— Молчи, — пыхтел он, и эта борьба только сильнее распаляла его, делала желанной непокорную Анну. — Всем нам в огне гореть, что мне, что тебе.
— Не хочу! Не хочу гореть, — с новой силой забилась она, но он уже овладел ею и входил в ее плоть все глубже, не слыша ни криков, не ощущая ударов маленьких рук.
Когда он встал, оделся, глянул на Анну: она лежала, закрыв глаза, и, казалось, не дышала. Заметил несколько свежих кровоподтеков на шее, на груди и мелькнула жалость, но, вспомнив ее крики, усмехнулся и прошептал:
— Все, голуба, откричалась. Теперь будешь в монастыре кричать, сколь душе угодно. А с меня хватит.
Он вышел из светелки и через несколько шагов вновь наткнулся на темную фигуру Вольского.
— Ну как? Идем на новую красавицу глядеть? — и он причмокнул губами.
— Идем, идем, — ответил Иван Васильевич, — только сперва пошли выпьем чего-нибудь. И Ивана моего кликни, его тоже с собой возьмем. Надо и ему другую бабу искать. От его тоже никакой пользы. Родить никак не может.
— А эту куда? — спросил насмешливо Вольский. — В монастырь?
— Правильно мыслишь. И ту и эту — в монастырь. Обеих. Пусть о спасении души нашей молятся, коль бабское дело у них худо выходит, — и довольный своей шуткой царь громко захохотал.
Когда рядом с Кучумом просвистел кинжал и упал чуть впереди него, он даже не успел испугаться, хоть инстинктивно и отпрянул в сторону, застыл на какое-то мгновение. Резко обернувшись, успел заметить мелькнувшую тень, хотел было броситься за ней, но передумал, нагнулся и на ощупь нашел кинжал. Тот имел небольшую костяную рукоять и короткое прямое лезвие. Проведя по нему пальцем, ощутил остроту клинка. Но кроме всего прочего от кинжала исходил какой-то дурной, тлетворный запах, и поднеся пальцы к носу, он понял, что оружие в чем-то вымазано. Переборов в себе тошноту, Кучум обернул кинжал полой халата и, чуть подумав, направился к шатру, где жила его наложница Анна, которую он давно считал своей женой. Она уже родила ему пятерых детей, которые росли вместе с другими ханскими детьми и мало чем от них отличались.
В то же время Анна стала для него едва ли не самым близким человеком. Именно она могла обуздать его внезапный гнев, успокоить и настоять на своем. И он ценил это: разрешил иметь в своем шатре изображения святых на толстых сосновых досках, специально заказанных купцам, посещавшим Москву и другие русские городки. Возле этих святых постоянно горел слабый огонек в небольшом сосуде, заправляемом жиром. Часто, неожиданно войдя в ее шатер, он видел Анну стоящей на коленях и что-то шепчущей, обращаясь к своим святым.
Что она шептала, просила на непонятном ему языке? Кучум хмурил тонкие брови, не зная как поступить — запретить ли Анне обращаться с молитвой к своим богам и велеть кинуть эти раскрашенные доски в костер, или делать вид, будто ему все равно. Но однажды он не выдержал и напрямую спросил ее:
— Мне давно интересно: ты молишь своих богов, чтоб они послали мне как твоему мужу удачу в победе, здоровья или…
— Спрашивай, спрашивай, — смело подняла на него глаза Анна, — впрочем, я и так поняла, о чем ты хочешь знать… Тебе интересно, может ли Господь нанести вред тебе? Так я поняла?
— Пусть будет так, — мотнул он головой, не в силах отвести взор от спокойных и уверенных глаз Анны.
— Так я скажу тебе — ты сам себе наносишь вред…
— Это чем же? — удивился Кучум.
— Господь учит, что человек должен относиться к другим людям так, как он желает, чтоб они относились к нему.
— Значит, я должен жалеть своих врагов в надежде, что они пожалеют меня? — громко засмеялся Кучум. — Да возможно ли такое?
— А почему нет? Почему? Ведь мне ты желаешь добра? Так? Или я не права?
— Конечно, — смущенно улыбнулся он, — своей жене я должен желать добра, если она не нарушает правил, предписанных нашими законами.
— А детям? Слугам? Друзьям?
— Но и они близкие мне люди…
— Потому они и близкие тебе, что ты по-доброму относишься к ним. А если ко всем людям ты будешь относиться точно так же?
— И что? Выходит, тогда и врагов не будет?
— Ты правильно понял. Может, тогда и не будет врагов.
— Значит, именно об этом ты и молишься? — Кучум наклонился над бородатыми ликами русских богов, разглядев среди них и женщину с ребенком на руках.
— Да, я молюсь, чтоб Господь послал мир на нашу землю и… — она чуть помолчала, — молюсь и о здоровье своих родителей, братьев, сестер.
— Но ты же рассказывала, что они плохо обошлись с тобой, выгнали из дома. Разве нет в твоей душе злобы на них?
— Может, они и правы. Потому и желаю им здоровья, молюсь о спасении души.
— А где, в каком городе живут они? — поинтересовался он небрежно.
— Давай не будем говорить об этом, — уклонилась тогда Анна от ответа, — когда-нибудь я тебе расскажу о них все.
И сейчас, когда кто-то покушался на его жизнь, он шел именно к ней, к Анне, надеясь, что она ответит на вопросы, которые одолевали его.
Анна, увидев у него в руке кинжал, испуганно попятилась, прикрыв грудь руками. Но когда Кучум с кривой улыбкой положил кинжал на небольшой столик и, кивнув на него, пояснил: "Вот как твоего хана после свадьбы провожают", — она подбежала к нему и внимательно оглядела, ища рану. А потом со вздохом перевела взгляд на кинжал, потянулась к нему рукой.
— Осторожно, — перехватил он ее руку, — похоже, лезвие намазано ядом…
— Не может быть, — прошептала она, — может, кто баловался, по ошибке кинул его?
— Не может быть?! Да все только и ждут моей смерти! Соседи! Бухара! Сыновья, которые взрослеют на глазах и ждут своей доли…
— Не смей говорить так, — она прикрыла ему рот маленькой ладошкой, — дети не могут поднять руку на отца…
— Тогда ответь, кто? Ну? Молчишь? Ты и теперь будешь советовать любить врагов? Глупая женщина, а я чуть было не поверил твоим словам…
— Но ведь ты жив… Ничего не случилось. Даже если кто-то и покусился на твою жизнь, то Господь отвел его руку.
— Я отрублю эту руку по локоть. Только найду владельца кинжала. Ты случайно не видела такой у кого-нибудь?
— Нет, — покачала Анна головой, но ему показалось будто она что-то скрывает, не договаривает.
— Ладно, отложим это дело до конца свадьбы Алея. Пусть кинжал побудет у тебя. Так будет надежнее, — и он, не простившись, вышел.
Когда разъехались гости и слуги навели порядок в городке, Кучум велел позвать к себе в шатер старшего сына Алея. Тот явился счастливый и улыбчивый.
