— Зачем ты пришла? Это зрелище не для тебя.
— Разреши поговорить с тобой, — умоляюще она схватила хана за руку, потянула в сторону, — давай отойдем на берег, где нас никто не услышит. Только скажи им, чтоб они не трогали несчастного Халика…
Кучум колебался какое-то мгновение, но потом, видно, что-то решив, глянул на Кылдаса, остановил его движением руки и пошел вслед за Анной по обрыву.
— Я так люблю бывать здесь, — первой заговорила она, — почти как в городке, где я жила у своих родителей.
— Ты решила рассказать мне о своих родителях? — Кучум чуть заметно улыбнулся. Гнев его неожиданно прошел, и он уже сожалел о том моменте, когда на глазах у всей толпы хлестал коротышку. — Может, и не лучшее время ты выбрала, но я готов слушать.
— Отец жестоко обошелся со мной, — без перехода начала Анна, — когда я полюбила одного человека, он выгнал меня из дома. А там я попала к купцам, что и привезли меня к тебе. Отец жестоко наказал меня, но и он теперь мучается…
— Откуда это тебе известно? — перебил ее Кучум. — Ты что, виделась с ним, — в нем вновь заговорила подозрительность.
— Нет, но я хорошо его знаю и уверена, он переживает. Приди я сейчас обратно, он бы простил меня и принял. Но… — она тяжело вздохнула и провела рукой по плечу Кучума, — есть ты, есть дети. И я не могу бежать, бросить тебя. К тому же я вижу, что нужна…
— Да, это так. Но скажи, кто твой отец? Рано или поздно я узнаю об этом.
— Яков Строганов. Тот, на которого ходили в набег твои воины.
— Яков Строганов? — брови поползли вверх у Кучума. — Но почему… почему ты молчала? Почему именно сейчас… Когда… — и он развел руками.
— Я хочу, чтоб ты не мучил Халика. Он любит меня и даже признавался мне в любви. Он и так несчастен. Если убьешь его, то лишишь меня радости надолго.
— Иди к себе, — Кучум повернулся спиной к Анне, уставившись на темную речную воду, — я подумаю.
— Но ты обещаешь мне? — Анна сделал несколько шагов, приостановилась. Кучум молчал.
Вечером от городка отплыла небольшая лодка. В ней сидел воин, ловко управляясь одним веслом, а на дне лежал связанный Халик. Рядом с ним бросили тот самый кинжал, лук со стрелами, медный котел и огниво с кресалом. Воину было приказано увезти коротышку подальше от городка в непроходимый лес и оставить одного, чтоб Халик сам распорядился своей судьбой… Никем не замеченная Анна украдкой наблюдала с холма за удаляющейся лодкой, смахивая слезы с лица.
Когда Сабанак после долгого пребывания в качестве аманата-заложника в Москве вернулся больным и немощным обратно в Сибирь, то удивился холодному приему при ханском дворе.
— Я не припомню, чтоб отправлял тебя к царю Ивану, — заявил Кучум, настороженно поглядывая на постаревшего Сабанака.
— Прости, хан, но я не мог спросить у тебя совета, — ответил тот с достоинством, — мне пришлось самому принимать решение.
— И что же ты привез мне от царя Московии?
— Он предлагает тебе мир и свое покровительство…
— Да кто он такой, чтоб предлагать мне покровительство, — Кучум не заметил, как чуть не переломил в жестких руках рукоять плети, с которой он не расставался в последнее время. — Пусть он владеет своей землей, а я есть и останусь хозяином земли, что завещали мне мои предки.
— Дружба двух властелинов всегда полезна. И тебе, хан, и московскому царю она принесла бы взаимную выгоду…
— О какой выгоде ты говоришь? Царь Иван требует от меня уплаты дани и даже прислал своего человека, чтоб он переписал всех улусных людей. А то я еще утаю от московского царя десяток-другой соболиных шкурок. Прогневлю царя Ивана… Моими друзьями могут быть лишь те, кто одной веры со мной. Девлет-Гирей — вот человек, кто сможет оказать помощь.
— Но он один из главных врагов Москвы, — слабо возражал Сабанак, — почти каждый год он шлет своих нукеров на русские земли.
— Любой на его месте поступал точно так же. Взяв Астрахань и Казань, царь Иван сам вынудил его к ведению войны. Если у тебя заберут силой твоего раба, разве ты останешься доволен? Не будешь копить силы, чтоб вернуть его обратно? Нет, царь Иван не может быть моим другом…
— Но и крымский хан Девлет-Гирей ходит в прислужниках у турецкого султана Селима. По его указке он нападает на московитов. Разве не так? — видно было, что Сабанак сдерживает себя, чтоб не наговорить Кучуму дерзостей, пытаясь при том открыть ему глаза на что-то известное лишь ему одному. — Живя в Москве, я мог видеть, как русские встают на защиту своих селений. На службе у них множество казанских и астраханских мурз, черемисы…
— Тьфу, предатели, — со злостью бросил Кучум.
— Но и иноземцы из других стран идут на службу к русскому царю, и он всех принимает, дает им улусы, людей…
— Я вижу, что жизнь среди московитов не пошла тебе на пользу. А может, ты вообще послан русским царем следить за мной? А?! Скажи честно! — Кучум подошел вплотную к Сабанаку и наклонился к самому липу.
— Хан желает оскорбить меня? — вскочил тот и рука его невольно легла на рукоять сабли.
— Да кем ты себя считаешь? Ты, которого я нанял за деньги для похода в Сибирь! Прах! Одним мизинцем я сотру тебя в пыль. Запомни, что только в память о дядьке твоем, Алтанае, что был храбрым воином и другом мне, оставляю тебя на свободе. Мой визирь завтра определит тебе место, где будешь жить, как можно дальше от ханской ставки. — Кучум повернулся к нему спиной, показывая, что разговор окончен, и несколько раз хлопнул себя плетью по голенищу сапога.
На другой день Карача-бек сообщил Сабанаку, что отныне он должен будет жить на окраинных землях по верхнему течению Тобола. Ему даровалось селение, насчитывающее два десятка мужчин. Каждый год он должен собирать ясак в сотню соболиных шкурок, доставляя их до начала половодья в Кашлык.
Сабанак молча выслушал ханский указ и лишь спросил Карачу-бека:
— Сколько мне разрешено оставаться в Кашлыке?
— Хан ничего не сказал об этом, — дернул плечом Карача-бек, — но мне кажется, что мурзе Сабанаку будет лучше побыстрее покинуть ханский городок. Для его же блага, — добавил он мягко.
— Хорошо, я так и поступлю.
Сабанаку хотелось узнать о судьбе Биби-Чамал, которая когда-то была его наложницей, и, возможно, кто-то сможет сказать ему, что с ней стало, где она теперь! Он разыскал несколько старых нукеров, что воевали еще под началом его дядьки Алтаная и продолжали служить Кучуму в Сибири. Те, с трудом узнавая в постаревшем, с густой сединой в волосах и бороде прежнего юношу, приглашали его к себе, угощали вином, растроганно хлопали по плечу, вспоминали старого башлыка.
— Вино пить мулла не велит… — смущались они, — да и шейхов набралось в Кашлыке столько, что шагу не ступишь, донесут.
