— Нравится? — нетерпеливо спросил он. — Это одна из лучших моих работ. Думаю, что и пан гетман будет доволен.
— Может быть, может быть, — задумчиво проговорил Ермак. — Никогда не думал, что часть меня останется на этой земле…
— Но лучше часть, нежели всему остаться в землю зарытым, — тихо проговорил Яков Михайлов, незаметно подошедший сзади к атаману и тоже разглядывающий его портрет. — Хороша писанка вышла, — восхищенно причмокнул губами. — Знатная…
— Пану казаку нравится? — чуть не подпрыгнул Януш. — А почему молчит пан атаман? — Ему явно хотелось, чтоб Ермак одобрил его работу.
— Спасибо. Я рад, — он хлопнул молодого изографа по плечу и, не прощаясь, пошел к выходу. А изограф, не заметив ухода казаков, так и остался стоять напротив своей работы, жадно вглядываясь в нее и тихо улыбаясь чему-то своему, потаенному.
БЛАЖЕНСТВО ПРАВЕДНЫХ
Сотня Ермака догнала торопливо отступающее русское войско лишь через день. Стрельцы брели, уныло повесив головы, на многочисленных подводах везли раненых, отдельно тащили покрытые пороховой гарью позеленевшие от дождя пушки. Дойдя до Пскова, часть казаков, вытребовав у воеводы Голицына расчет за ревельский поход, повернула на юг, обратно в свои станицы. Другие остались при войске. Прошел слух, будто бы весной война возобновится, и на этот раз сам царь обещал быть вместе с ратниками. Ермак долго раздумывал, куда ему податься, а потом, решившись, простился со своими казаками, разузнал ближайшую дорогу на Суздаль и ходкой рысью погнал коня зимней дорогой меж темных ельников, тонких прозрачных березок, сам плохо понимая, что его влечет в тот небольшой тихий городок.
Подолгу отдыхая на постоялых дворах, пережидая сильные морозы, которым подошло самое время, он лишь на вторую неделю увидел издали кресты на суздальских церквях и вскоре подъезжал к воротам Покровского монастыря.
На стук вышла невысокая пожилая монахиня в наброшенном на плечи крашеном полушубке. Она безошибочно угадала в нем воина и поинтересовалась, не с Ливонии ли он. Ермак подтвердил и, отводя глаза в сторону, попросил вызвать к нему Анну, что была привезена в монастырь этой осенью.
— Что ты, что ты! Никак не можно, — испуганно замахала руками монахиня. — Она постриг еще не приняла, но в отдельной келье сидит и даже еду ей туда носят.
Ермак понял, что всяческие уговоры бесполезны, попросил:
— Тогда передай хоть, что спрашивал ее Василий. Так и скажи — Василий Ермак. Она поймет.
Монахиня, чуть помолчав, согласилась и тут же захлопнула перед ним глухую калитку, загремела тяжелым запором.
Ермак без труда нашел избу, куда пускали постояльцев, в основном богомольцев, приходящих в Суздаль из соседних деревень поклониться святым иконам, походить на службу в многочисленные храмы. Хозяйка, костлявая, чуть сгорбленная старуха, в первый же вечер начала расспрашивать его, кто он да откуда будет, зачем приехал в Суздаль. На богомольца он явно не походил и ему ничего другого не оставалось как признаться, будто бы приехал к сестре, ушедшей в монастырь.
— В сам монастырь тебя, милок, ни за что не пустят. И не мечтай. Тем более в Покровскую обитель. Там у них игуменья больно суровая. Но я тебе вот чего присоветую: на рынок они, почитай, каждый день ездят. Там и покарауль. Авось, да подвезет, свидишься с сестрицей.
И он стал караулить, когда из монастырских ворот выйдет кто-нибудь из монахинь, которые помогут ему свидеться с Анной. Он не мог объяснить, чем так запала она ему в душу. Может быть, тем, что была женой самого царя? Может, грустными, печальными глазами? Видеться им удалось всего два раза, а тянуло его к ней, словно двадцать лет знал.
На рынок за покупками отправлялись обычно две стареньких монахини. Одна из них довольно ловко правила каурой с белым пятном на лбу лошадкой, запряженной в розвальни, а вторая сидела сзади, пряча лицо от прохожих, часто крестилась и ни с кем не заговаривала, принимала покупки, увязывала их в мешки, складывала в розвальни. Ермак не решался подойти к ним, заранее предвидя отказ и опасаясь навлечь неприятности на Анну, если монахини донесут о его просьбе игуменье.
Так прошла неделя… Но в субботний день молчаливая монахиня или прихворала, или осталась на службу в монастыре, и вместо нее в розвальнях из ворот выехала, судя по всему, далеко не старая монахиня.
Сердце гулю застучало у него в груди, когда монахини проехали мимо стоящего на противоположной стороне улочки Ермака. Он даже испугался собственной догадки, но тут же отбросил ее и поспешил за розвальнями, надеясь перехватить монахинь в базарных рядах.
Когда он добежал до базара, то безошибочно узнал каурую кобылку, понуро стоявшую у привязи. Сани были пусты. Расталкивая людей, он стал пробираться меж торговых рядов и, наконец, издали увидел черную фигуру молодой монахини, идущей с корзиной в руке. Она прохаживалась меж рыбных рядов, по очереди спрашивала о цене у бородатых рыбаков, разложивших длиннющих налимов, щук и пузатых карасей прямо на притоптанном снегу. Ермак подошел сзади и уже протянул руку, чтоб дернуть монахиню за рукав полушубка, как услышал знакомый и до боли родной голос. Его словно кипятком обварили, и он торопливо шагнул назад, запнулся за огромную рыбину и под общий хохот растянулся, упав на спину. Монахиня тоже повернула голову в его сторону и тихо вскрикнула:
— Василий! Ты?!
— Я, Дуся, я… — отвечал он, поднимаясь, сбивая с себя прилипший снег рукавицей. И от этой неожиданной встречи, от неловкости он засмущался, не зная, что и сказать.
— Как ты здесь оказался? — спросила Евдокия, когда они отошли в сторону от все еще гогочущих рыбаков.
— С войны еду. Вот завернул…
— Как ты узнал, что я здесь, в этом монастыре?
— Нет, не знал. Я тут по другому делу…
— Я поняла, — Евдокия за то время, пока они не виделись, похудела, кожа на ее прежде румяном лице стала бледной, с желтизной, под глазами появились темные круги. Но держалась она теперь уверенно и даже с каким-то внутренним достоинством, не было уже прежней пылкости, неосознанного порыва.
— Алена тоже здесь?
— Мама уехала к себе в Устюг. А добрые люди присоветовали мне грехи отмаливать сюда пойти. Как же ты здесь оказался? — переспросила она, — только рассказывай поскорей, а то сестра Варвара скоро меня хватится, кинется искать, а увидит тебя — и запретят мне вовсе из монастыря отлучаться. Говори, — настойчиво приказала она.
И он все рассказал про Анну Васильчикову: как его попросил князь Барятинский разузнать, куда ее повезут, где она очутится. Скрыл только от Дуси о своих ночных свиданиях с Анной. Но, верно, Евдокия сама догадалась о том, поскольку, выслушав его, спросила:
— Знаешь ли ты, чьей женой она была?
— Да, знаю. Царской женой была Анна.
— А известно ли тебе, что она ребенка ждет? Только говорят, не царское то дите будет Может, ты знаешь, кто Отцом ребеночка назовется?
