— Откуда мне знать, — еще больше смутился он, — мне какое до того дело. До царевой жены.
— Ой, неправду говоришь, Василий. Меня не проведешь. Врать ты так и не научился. Чего же ты хочешь? Говори скорей, а то Варвара уже сюда идет.
— Повидаться с ней хочу. Хоть ненадолго. Нужно
— Ишь ты о чем. Да ладно, приму грех на душу, ради нашей прежней… — она не договорила. — Приходи к задней монастырской калитке, найдешь, поди. Буду ждать тебя. Заполночь приходи. А сейчас встань к рыбакам, будто тоже торгуешь, — и она шагнула в сторону, наклонясь над горкой замерзших серебристых карасей, начала перебирать их. Тут же ее окликнула Варвара, внимательно осмотрев с ног до головы Ермака, но ничего не сказала и обе монахини, не оглядываясь, пошли дальше меж рядами.
Ермак и сам не знал, зачем ему нужна встреча с Анной. Просто хотелось сказать, что он здесь, рядом, помнит о ней. Вот если бы она согласилась бежать с ним… И на всякий случай он сговорился с мужиком из соседнего дома, чтоб тот в случае надобности на своей лошади отвез его и еще одного человека до ближайшего села, где бы он смог найти другого возницу. Назначил хорошую цену — и того не пришлось долго уговаривать.
Дождавшись, когда часовой колокол на ближайшем храме ударил полночь, он оделся, тихо притворя за собой дверь, вышел на улочку. До Покровского монастыря идти было недалеко, и вскоре он без труда нашел небольшую калитку с обратной стороны от главных ворот и чуть тронул кольцо, стукнув им о железную скобу.
— Василий, ты? — раздался тихий шепот из-за калитки.
— Я, Дуся, кому ж еще быть.
Евдокия плавно открыла дверцу и приложила палец к губам, дала знак следовать за ней. Они прошли через двор и остановились у небольшого каменного строения с зарешеченными оконцами. Ни одного огонька не виднелось в заледеневших оконцах.
— Иди за мной, — шепотом, едва двигая замерзшими губами, проговорила Дуся и осторожно открыла входную дверь. Они очутились в небольшом коридорчике, где пахло травами, ладаном и еще чем-то, неуловимо волнующим, чисто женским. В дальнем конце коридорчика под иконой теплилась лампадка, от которой Дуся зажгла принесенную ею свечу и указала рукой на крайнюю дверь. — Иди, я подожду тебя, — и вложила свечу в его чуть дрогнувшую руку.
Василий шагнул в маленькую монашескую келью и увидел грубо сколоченный топчан, на котором, укрывшись с головой, кто-то лежал.
— Анна, — выдохнул он негромко и сел подле нее, тянул накидку. Анна тут же открыла глаза и вскрикнула. — Тихо, тихо, прошу тебя.
— Кто ты? — Она села, закрывшись накидкой до самого подбородка, но потом, видимо, узнав его, улыбнулась и так же шепотом продолжала. — А я-то думаю, от какого Василия мне давеча привет передали, — глазки ее игриво блеснули. — Оказывается, не забыл, пришел.
— У нас мало времени. Ты согласна бежать со мной? Тогда одевайся и идем. Я обо всем договорился.
— Куда бежать, миленький, — всхлипнула она.
— К отцу… В Москву. Он тебя спрячет.
— От нашего царя нигде не спрячешься. Достанет, аспид. Да и тяжелая я стала. Ребеночка в себе ношу. Дай-ка, — она схватила его руку и положила на живот, улыбнулась. - Видишь теперь?
Даже сквозь накидку Василий ощутил тепло ее тела и едва заметную выпуклость внизу живота. Значит, не обманули его, и Анна действительно ждала ребенка.
— Чей ребеночек? — спросил пересохшими вмиг губами.
— Мой! Чей же еще, — ответила с вызовом и отбросила его руку. — Никому не отдам.
— Ты мне скажи, отец кто. Я ведь думать, мучиться буду.
— Не мучайся, милок. Ты свое дело сделал, чего царь немощный не мог. И на том спасибо. Только о том забудь и не вздумай открыться кому. Добра себе этим не наживешь, а голову потерять можешь. Я же с царем нашим поиграю в кошки-мышки. Если мальчик родится, то быть мне царицей. Помяни мое слово. Больно уж государь мальчика хотел. Вот тогда и ворочусь в Москву. Да не тайно, как ты советуешь, а под звон колоколов!
— Больно рисковое дело ты затеяла. Не вернет тебя царь в Москву. А ребеночка отберут, тебе не оставят.
— Ну, это мы еще поглядим. Я к царю подход знаю, вызнала норов его. Когда он пьяненький, то больно жалостлив становится. Тут его голыми руками брать можно, не откажет.
Василий не отводил глаз от ее моментально изменившегося лица и удивлялся, как в красивой, совсем молодой женщине могут уживаться простодушие и коварство, любовь и ненависть. И как он мог столь долго носить в себе память о нескольких встречах? Как она сумела запасть ему в сердце?
— Ладно, пойду я тогда. Извини, что потревожил. Думал, помогу чем. А ты вон решила царицей стать… Бог тебе судья… Но если чего случится, помощь нужна будет, то откройся монахине Евдокии. Может, она и сумеет весточку передать, разыщет меня.
— Ступай с Богом, — Анна перекрестила его и что-то неуловимо далекое мелькнуло в ее глазах, — все получится как я задумала. Сама тебя разыщу, как в Москву царицей обратно вернусь. — Она притянула его к себе, поцеловала в губы. Василий чуть не выронил свечу. Торопливо встал и выскочил в коридорчик.
— Все уже? — спросила вышедшая из сумрака Дуся. — Я думала, до утра ждать придется.
Только теперь по ее голосу Василий понял, как нелегко далась ей встреча с ним, и, не выдержав, прижал девушку к себе, зашептал в ухо:
— Дуся, милая, пошли со мной. Худо мне одному, ой, худо.
— Ту звал — не согласилась. Решил меня теперь соблазнить. Хорош ты, Василий, ой, хорош!
— Подслушивала что ли? Куда я ее звал? Куда?! К отцу в Москву увезти хотел. Только и всего. Кто она мне? Бывшая женка царская. Не живая она, как после молнии, когда в дерево ударит, ничего не осталось, все сожжено, обуглилось. Ты же жена мне. Потому и прошу…
— Ладно, — улыбнулась она, — расшумелся. Пошли отсюда. Не была я тебе женой, а теперь и подавно забыть надо обо всем.
Она проводила его до той же калитки и ненадолго приостановилась, чуть приоткрыв дверцу. Василий попробовал притянуть ее к себе, но Дуся увернулась, выскользнула, оттолкнула.
— Не бери греха на душу и меня не неволь. На исповеди все одно признаюсь, что встречалась с тобой. Матушка велит на меня епитимью наложить и в город больше не пустит. И как я послушалась тебя… Змий ты, искуситель.
— Так не говори ей, смолчи.
— То мое дело. Затем в монастырь и пошла, чтоб не видеть житья вашего поганого, безбожного.
— Давай к Строгановым вернемся? А? Будем в городке жить как прежде. Тихо, мирно… Обвенчаемся…
— Поздно, Васенька, — всхлипнула она, — Господь накажет меня за речи такие, за грехи мои. Прощай, миленький… Не тревожь меня более.
— Тогда и вправду прощай, — Василий снял шапку, перекрестился на главки монастырского храма, белой величавой мощью высившегося над ними, и, не говоря больше ни слова, пошел обратно.
