Главный начальник Литты, Нассау-Зиген, тоже действовал, по его мнению, недостаточно энергично: он все «поспешал» куда-то, составлял диспозиции, но в бой, куда рвался Литта, вступал довольно осмотрительно. Способ его северной морской войны казался Литте ненавистным. Шведы забирались в шхеры, старались укрыться за каменистые островки и украдкою отстреливались оттуда. Флотилия, где находился Литта, действовала у берегов (в самом море плавала наша эскадра под начальством Чичагова), и эта вечная возня у каменистых бугров, о которые слабо плескалось темное, студеное северное море, казалась так же ничтожна и мелка, как были мелки самые воды. Не было той шири, страсти, размаха, могущества и поэзии, к которым привык Литта в чудесных теплых, картинных средиземных водах.
Во всю войну для Литты было одно лишь сражение, похожее на настоящее дело, когда шведский флот обер-адмирала Эренсверда застрял между островами Котки, Мусола и Кутцель-Мулла.
Бой продолжался четырнадцать часов. В девять часов утра мы открыли пальбу с наших судов и с двух устроенных на островках батарей. Неприятель отвечал сначала редкими, неуверенными выстрелами, но вскоре огонь его усилился.
Мы приближались к нему медленно, потому что при безветрии нужно было работать веслами. Литта на маленькой шлюпке переезжал с одного из находившихся под его начальством судов на другое, отдавал распоряжения и, выбиваясь из сил, без устали работал. Две галеры у нас взорвало. Литта был на одной из них и сам помогал тушить пламя.
Когда кончился этот упорный четырнадцатичасовой бой полным поражением неприятеля, Литта, все время находившийся в самом огне, весь черный от порохового дыма, усталый, измученный, почувствовал, что все-таки он цел и невредим и его заветное желание вовсе не исполнилось. Мало того, его еще наградили за то, что он остался жив, и через несколько времени в «Ведомостях обеих столиц», в реляции о действиях нашего флота, между прочим, было напечатано: «Флота капитан генерал-майорского ранга, кавалер Литта, командовавший правым крылом в атаке, данные ему от начальства наставления с похвальною точностию и искусством исполнял, поспешая везде, где должно было, от начала до конца сражения и подавая доводы своей отличной храбрости».
Страннее всего было тут то, что Литта именно не делал того, за что его хвалили, то есть вовсе не исполнял «с точностию и искусством» данные ему и придуманные Нассау-Зигеном наставления, потому что их нельзя было исполнить, и стал действовать по вдохновению, как только раздался первый выстрел. Но он даже не обратил внимания на эту странность. В конце войны он оказался награжденный Георгиевским крестом и золотою шпагою с надписью «За храбрость».
Вот все, что ему дала война и чего желали бы, впрочем, добиться многие; но то, чего он именно искал и чего другие не хотели и нашли, он не нашел.
Литта остался на русской службе и деятельно занялся обучением команд.
С годами буря его мало-помалу улеглась в нем, и, всецело предавшись занятиям, он думал уже найти в них покой, как вдруг все это снова перевернулось, и на тихой поверхности появились новые волны.
IV. Новая волна
С той самой минуты, как только государыня остановила свой взгляд на графе Литте во время бала, его жизнь, до этого казавшаяся вполне определившеюся, заключенною в известные рамки, из которых и выйти было нельзя, вдруг быстро и тревожно изменилась, приняла совершенно другое, неожиданное направление.
Он сразу, сейчас же почувствовал этот, устремленный на него, взгляд и невольно поднял голову. Императрица стояла в нескольких шагах от него. Глаза всех окружающих тоже остановились на нем. Они понуждали его и как бы подсказывали, что нужно было делать. И он, машинально подчиняясь общему окружавшему его настроению, выпрямился, шагнул вперед и подошел к императрице.
Екатерина протянула графу руку. Он, склонясь, прижал ее к губам.
– Граф Литта – рыцарь Мальтийского ордена? – проговорила она.
Литта низко наклонился.
– Отчего же я не вижу вас при моем дворе? – продолжала Екатерина.
– Не привык, ваше величество, – ответил Литта, вздохнув, – я чувствую себя свободнее на палубе корабля; к тому же мое положение рыцаря духовного ордена…
– Я желаю, – перебила государыня, – видеть при себе достойных людей, в числе коих почитаю и вас, сударь. Я хочу, чтобы вы бывали в нашем обществе. Мы отучим вас дичиться людей…
Литта опять поклонился, думая, что императрица ограничится этими и без того уже милостивыми словами и, выразив лестное желание видеть его при дворе (а это выпадало далеко не на долю каждого), пройдет мимо, но она не думала уходить. Она, чуть заметно улыбаясь одними глазами, смотрела на склонившегося пред нею рыцаря в полном блеске красоты, силы и здоровья и медлила, как бы соображая что-то.
Несколько голов из ее свиты значительно переглянулись между собою.
– К тому же, – снова начала Екатерина, – вы должны блюсти интересы вашего ордена; в моих владениях теперь, с присоединением польских провинций, есть земли ордена. Вы можете, граф, явиться предо мною достойным представителем братства!
– Я имею счастие состоять на службе вашего величества, – напомнил Литта.
– Тем лучше для вас, – улыбнулась Екатерина и, кивнув головою, добавила: – До свиданья!
В этом последнем милостивом слове звучало так много доброты, ласки, обещания и одобрения, что Литта был в восторге, когда государыня отошла от него.
И вот тут-то, как только она отошла от него, вдруг, точно по волшебству, все вокруг него изменилось. Новая волна, нечаянно нахлынувшая в его жизни, подхватила его, подняла и, несмотря ни на что и помимо его собственной воли, держала уже над бездной на высоте, от которой у многих бы голова пошла кругом.
Но Литта в первые минуты только удивлялся, осматривался, стараясь отвечать любезно на посыпавшиеся на него со всех сторон любезности и скрыть усмешку, так и просившуюся у него наружу.
Раньше других подошел к нему сам Безбородко и так крепко стиснул руку, точно хотел раздавить ее. Нарышкин кивнул ему головою первый, как старому и доброму знакомому, хотя Литта почти не знал его. Какой-то придворный в расшитом мундире очень вежливо, на отличном французском языке стал просить возобновить с ним знакомство и очень подробно сейчас же припомнил, где и как они встретились года два тому назад, но почти тотчас же был оттерт другим, который стал уверять, что он всегда следил (еще в Шведскую войну) за успехами Литты и очень радовался им. Словом, за минуту пред тем граф Литта стоял, почти никем не замечаемый, лениво прислонясь к двери, а теперь вдруг стал предметом общего внимания, дружелюбия и заботливой предупредительности.
Сдержанный шепот молвы перенес на другой уже конец зала весть о том, что государыня остановила графа Литту, молодого вице-адмирала, и «долго» разговаривала с ним, приказав явиться ко двору.
Эта весть стала сейчас же новостью вечера, о ней заговорили шепотом с различными добавками и предположениями, ни на чем, впрочем, не основанными, и, кто знал Литту хоть мельком, спешил к нему, а никогда не видавшие его протискивались поближе, чтобы посмотреть на него. Когда он проходил, сзади него слышалось сдержанное: «Литта… вот граф Литта!»
