– Так это неправда? Все еще любите?.. Не забыли? – заговорила она сквозь слезы и протягивала ему руки и, улыбаясь, опять говорила…
Литта, испытывая неизъяснимую жалость к ней, любовь, восторг и радость, пригнулся к земле и, опустившись на колено, поймал руки любимой женщины и стал целовать их. Но вдруг на его груди слегка звякнула его мальтийская цепь, он вспомнил о ней, и безумные, отчаянные мысли, как молния, понеслись в его голове.
«Какая тут цепь… какие запреты, когда жить только лишь с нею, когда высшего счастья, нежели это, не может быть нигде, ни на земле, ни за землею!.. Все это вздор… Одна она!.. Она!..»
И, нагнувшись опять, он прижался губами к холодным, тонким, маленьким, дрожащим рукам Скавронской.
Но в это время случайно крест его блеснул своим светом прямо в глаза ему, и он яснее, чем в первый раз, прочел в нем «cave» (берегись!)…
Литта вздрогнул и поднялся с колен. Ноги его тряслись, глаза горели. Он схватился за голову, приходя в себя.
Скавронская испуганно, жалко, но вместе с тем покорно взглянула прямо в его глаза.
– Нет, графиня, – проговорил он, – вы знаете, я связан… Я – не свободный человек… Мы не должны любить друг друга…
Она ничего не ответила.
Литта отошел к окну и, кажется, начал смотреть в него. В комнате стало тихо, так тихо, будто хоронили кого-нибудь и пред раскрытым гробом рыдания вдруг остановились на минуту, чтобы начаться с новою силою. Литта чувствовал, что он хоронит любовь свою.
Скавронская встала со своего места, пошатнувшись, сделала два шага к нему и опустила руку ему на плечо.
– Ну, прощайте, – проговорила она. – Прощайте! Мы не увидимся с вами?
– Нет, графиня… лучше…
– Да, лучше, – ответила она, – уезжайте… уезжайте… скорей!..
И снова, не совладав с собою, граф вдруг охватил молодую женщину, прижал к себе, и на один миг счастье вернулось к нему.
– Прощай навсегда! – шептал он.
Крючок у двери стукнул, и распорядительный смотритель влетел в комнату, заявляя, что лошади готовы.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I. Курьер из Италии
С тех пор как Литта поселился в Гатчине, в ожидании, пока дела его позволят ему уехать наконец совсем из Петербурга, он окончательно потерял свой вдруг возникший престиж в придворном обществе и на него махнули рукой, как на человека «конченого», карьера которого потеряна навсегда, по крайней мере в России.
Впрочем, его отъезд в Гатчину возбудил в первые дни большие толки.
– Нет, представьте себе, Литта-то каков, а? А ведь мы думали было… и вдруг… – говорили одни.
– Нет, – возражали другие, – мы ждали этого… мы всегда говорили. Но все-таки странно…
Однако мало-помалу оказалось, что все ожидали именно того, что случилось; все предвидели это и, сойдясь наконец на этом и сами уверив себя, что они действительно предвидели, стали забывать о Литте.
Поэтому случилось и следующее: когда Грибовский принес составленную им бумагу о Мальтийском ордене Зубову, тот прочел ее со вниманием, очень похвалил, но отложил в сторону, сказав, что «теперь не надо уже», и самодовольно улыбнулся. Счастливая звезда этого бездарного, бесталанного, но красивого мальчика, видимо, не закатывалась, и он не задумывался сейчас же приписать своему влиянию исчезновение Литты с петербургского горизонта.
– Так как же, ваша светлость, вы простите теперь ему? – спросил Грибовский, поглядывая на отложенную бумагу.
– Там увидим еще… но теперь я думаю повременить… да… А какие еще бумаги у тебя? – добавил Зубов, кивнув на толстый портфель.
– Из Италии приехал курьер, ваша светлость, – ответил Грибовский.
– И привез кипу бумаг? – недовольно подхватил Зубов. – Ты разобрал их?
– Бумаг немного, и ни одной важной, все больше старые газеты; верно, просто этого курьера прислали проехаться на государственный счет в Россию – так, для него самого… иногда это и мы делаем со своими курьерами.
– А кто же этот курьер? – спросил Зубов.
– Дворянин, ваша светлость, так, по крайней мере, в паспорте значится, по фамилии синьор Мельцони.
– Мельцони… Мельцони? – повторил Зубов, который хотя и слышал очень немного итальянских фамилий, но делал вид, что знает их наперечет. – Нет, никогда не слышал, – решил он.
«Я в этом и не сомневался», – мелькнуло у Грибовского.
– Так что же он привез? – спросил Зубов.
– Да больше, ваша светлость, вещи – много кораллов, недурную коллекцию камней, – и, говоря это, Грибовский стал вынимать из портфеля ящик за ящиком и выставлял их на столе.
Лицо Зубова, понявшего теперь, чем наполнен был портфель, мгновенно повеселело.
– А. . вот это так! – проговорил он, принимаясь раскрывать ящик и вынимать вещи. – Вот это хорошо!
Кораллы ему, видимо, очень понравились, но особенно доволен он остался камеями, зная особенную любовь императрицы к их собиранию.
– Да, – решил Зубов, – так я сейчас же отнесу это государыне… Вот что: нужно будет наградить этого Мильзони; так, кажется?
– Точно так, ваша светлость, Мельцони, – поправил Грибовский.
– Так ты говоришь, что он просто так сюда приехал.
– Совершенно без всякого дела, ваша светлость.
– А! Ну ничего, пусть повеселится! – И, собрав ящики с камеями, Зубов поднялся со своего места и направился к двери. – Да, – обернулся он, – поезжай к этому итальянцу и скажи от моего имени, что он будет награжден; узнай, что ему будет лучше? Какая награда? А теперь отнеси сейчас же это, – он показал на ящики, – наверх… Так съезди… – И Зубов поспешными шагами вышел из комнаты.
Грибовский проводил его чуть сдерживаемою насмешливою улыбкою.
О приезде итальянского курьера в Гатчине узнали в тот же день (цесаревичу были привезены тоже некоторые вещи), и Литта очень обрадовался этому известию. Он сейчас же подумал, нет ли для него у курьера каких-нибудь пакетов. Важные бумаги, весьма естественно, боялись доверять почте и обыкновенно ждали оказии для их пересылки. Документ на получение по переводу на банк или просто деньги были в данную минуту очень важны для Литты, и он почти был уверен, что с приехавшим курьером пришло если не это, то, во всяком случае, какое-нибудь извещение о деньгах. Он доложил цесаревичу о причине своей отлучки из Гатчины и отправился в Петербург, с тем чтобы побывать только у курьера.
Литта застал Мельцони в номере гостиницы. Тот встретил своего старого неаполитанского знакомого графа довольно равнодушно, но Литту в первую минуту неприятно поразила необходимость снова столкнуться с этим человеком, который ему был не по душе теперь. Он не знал, что курьером прислан именно Мельцони, и, знай это, просто написал бы из Гатчины; поехал же Литта лично, чтобы повидать человека, прибывшего из Италии, родной его страны… И вдруг этим человеком оказался Мельцони.
