– Вот и отлично, – согласился Мельцони.
Они поехали вместе, и на Миллионной Грибовский выпустил своего спутника, указав ему кондитерскую.
Мельцони вошел туда с теми движениями и манерой, которые свойственны человеку, попавшему впервые куда-нибудь. Он огляделся и, заметив стоявшего за прилавком хозяина, прямо подошел к нему.
– Мсье Гидль? – спросил он по-французски.
– К вашим услугам, – ответил тот, расправляя свой белый фартук и кланяясь.
Теперь Мельцони знал, что ему делать.
– Чашку кофе, – проговорил он. Гидль кивнул головою и сказал:
– Сейчас.
– С римским сахаром, – добавил Мельцони.
Гидль приостановился, быстро взглянул на него и спросил:
– Вы, вероятно, иностранец?
– Я приехал из Рима, – ответил Мельцони, заметно только для самого Гидля прикасаясь рукою ко лбу и к груди.
– Пожалуйте! – проговорил содержатель кондитерской и пошел вперед, показывая ему дорогу.
В коричневой комнате с Распятием в задней стороне кондитерской, куда Гидль ввел Мельцони, было уже много народа. Все сидели за столом и поднялись навстречу Мельцони. Сидевший на главном месте Грубер подошел к нему, спрашивая:
– Синьор Мельцони?
Итальянец отвесил низкий, почтительный поклон и подал Груберу сложенную в три раза бумагу, которую уже заранее вытащил из кармана.
Грубер развернул ее, просмотрел, сделал вид, что поцеловал стоявшую на ней надпись, и, обращаясь к Мельцони, снова проговорил:
– Так милости просим. А мы заждались вас… мы давно уже в сборе.
– Я не властен был над собою, – оправдывался Мельцони, – меня задержали.
Грубер стал знакомить его с присутствующими: «Бжозовский, Вилли, Эверанжи, Вихерт», – называл он, и Мельцони каждому низко кланялся и получал такой же ответный поклон. Они сели. Грубер указал Мельцони место против себя.
– У вас есть бумаги? – спросил он.
Мельцони вынул несколько запечатанных писем и передал иезуиту.
– Ну что, как идут дела? – заговорил тот снова. – Что, его святейшество все еще не решается гласно восстановить наш орден?
– Кардинал Консальви прилагает все старания, – ответил Мельцони.
– Ну что ж, дождемся, а пока будем и так работать. Иезуиты говорили по-латыни.
– Одно из самых важных сообщений, которые я привез, – начал Мельцони, – это, вероятно, появление в России перфектибилистов.
– Все-таки! – не удержался один из иезуитов, ударив по столу кулаком.
– Не перфектибилистов, а иллюминатов… иллюминатов, – повторил Эверанжи, обращаясь к Мельцони. – С тех пор как мы добились изгнания их из Баварии под этим именем и разгрома их шайки, пусть они так и называются.
Тайное общество перфектибилистов было основано Вейсгауптом с целью противодействия иезуитам.
– Не в этом дело! – перебил Грубер, кусая ногти. – Я уже имею сведения – мне казалось, по крайней мере, что они тут устроили свое гнездо…
– Да, – продолжал Мельцони, – у нас стало известно, что они направились сюда… и даже сам Adam Vetus
[19]
должен быть здесь…
Он знал, какое впечатление должно произвести на отцов-иезуитов это имя.
– Adam Vetus! – шепотом повторило несколько голосов.
Только Грубер и Бжозовский казались спокойны.
– Я верю, что при помощи Божией и этот человек нам будет не опасен; может быть, мы справимся и с ним, – произнес первый.
Но его лицо стало все-таки неспокойно. Видимо, сообщенное Мельцони известие было гораздо неприятнее ему, чем колебание папы восстановить орден иезуитов.
– Однако нужно принять меры; но что сделать? – спросил Эверанжи. – Главное, нет такого человека, которого они подпустили бы к себе.
– У меня, пожалуй, найдется такой человек, – процедил сквозь сжатые зубы Грубер. – Еще что? – обратился он к Мельцони.
– Затем наши отцы находят, что пора вам приступать к деятельности, более открытой в России, пора свергнуть Сестренцевича
[20]
.
– Всеми бы силами души желали этого, – вздохнул Грубер, – да рано еще. Впрочем, об этом я сам напишу подробно, – и он опять вопросительно взглянул на Мельцони.
– Еще, – продолжал тот, – в Италии желали бы знать, как идет дело о склонности графа Литты к русской графине, которая вернулась сюда.
«В Италии», собственно говоря, не особенно желали знать это, потому что там были дела и поважнее любви Литты, но Мельцони самому хотелось получить эти сведения. Грубер с улыбкою глянул на него и произнес коротко, не вдаваясь в объяснения:
– За этим следят.
Мельцони почувствовал себя слегка неловко.
– Относительно склонности русского наследного принца к Мальтийскому ордену тоже немалый интерес возбужден в Италии, – опять заговорил он, как бы желая переменить разговор. – Вот, кажется, все главное, а частности еще узнаете из писем.
Грубер стал распечатывать письма и, по мере того как просматривал их, передавал другим. Впрочем, некоторые он оставлял у себя, не показывая.
– Ну а теперь, – заговорил он, покончив с письмами, – докажем нашему брату из Италии, что мы тут не бездействуем и тоже имеем кое-какие сведения! – И, говоря это, он отыскал в лежавших пред ним на столе бумагах небольшой листок, весь исписанный очень мелко. – Собрание иллюминатов, – прочел он, – назначено на двадцать пятое число вечером. Они соберутся в доме графа Ожецкого…
– Но ведь самого графа нет в Петербурге, и, с тех пор как он уехал за границу, дом его стоит заколоченным, – заметил кто-то.
– Иллюминатам отопрут его, – проговорил Грубер. – Они соберутся в доме графа Ожецкого, – повторил он, – и один из наших братьев проследит, кто будет входить в этот дом, а для того чтобы узнать, на чем решат они, от нас будет там человек, от которого мы выведаем все нужное. Вот видите, синьор Мельцони, и мы тут знаем кое-что…
Итальянец почтительно слушал, невольно удивляясь предприимчивости и предусмотрительности Грубера.
– Дело наше в России в опытных руках – я вижу теперь, – произнес он вслух.
Грубер самодовольно улыбнулся.
Когда они наконец разошлись, Мельцони вышел из кондитерской задним ходом вместе с Грубером, который показывал ему дорогу. Они вышли не на Миллионную, а на пустынный берег Мойки. Снег, начинавший подтаивать и покрываться гололедицей, не блестел уже своею серебряною белизной. Темные деревья по другую сторону Мойки качались и шуршали обледенелыми ветками.
