Глава I
В отдельном кабинете лучшего петербургского ресторана стоял у окна молодой человек, видимо, в ожидании, стоял, однако, терпеливо, не выказывая никаких признаков досады.
Одет он был по последней моде того времени, как истинный щеголь. Его темно-синий фрак со светлыми плоскими бронзовыми пуговицами был отлично сшит, сидел на нем свободно, но вместе с тем нигде не давал складок и не морщил. Высокое батистовое жабо, обмотанное шелковым галстуком, подпирало ему шею. На светлом двубортном жилете из бокового кармана свешивалась коротенькая широкая часовая цепочка с брелоками. Серые брюки были почти в обтяжку и уходили в голенища лаковых вырезных сапог с шелковыми кисточками.
Стол в кабинете был накрыт на два прибора. На нем стояли фрукты в хрустальной вазе, дорогие вина и в серебряном ведре, во льду, виднелась приготовленная бутылка замороженного шампанского. Закуска, очень разнообразная, была подана отдельно.
Видно было, что молодой человек привык не только не стесняться в средствах, но и умел, что называется, тратить их с известной утонченностью, которая дается своего рода опытом, обыкновенно дорого оплачиваемым. Стоять у окна молодому человеку пришлось недолго. Тот, кого он ждал, вскоре явился.
Это тоже был молодой человек и тоже щегольски одетый по последней моде. Он поспешно вошел и, скидывая перчатки и кладя шляпу, сейчас же заговорил:
— Я опоздал, кажется? Прости, пожалуйста, но, право же, я думал, что успею вовремя…
— Нет, ты вовремя. Я приехал немного раньше нарочно, чтобы распорядиться обедом, — успокоил его ожидавший.
Они поздоровались.
Когда, выпив по рюмке водки и закусив, они сели за стол и им принесли суп в серебряной миске, приехавший позже огляделся по сторонам и, развертывая на коленях салфетку, спросил:
— Скажи, пожалуйста, что за фантазия привела нас сюда в ресторан?
Его собеседник улыбнулся:
— Тебе это кажется странным?
— Ну, конечно. Я понимаю, сюда можно приехать невзначай поужинать или позавтракать, можно, пожалуй, обедать, если дома нет ничего, но ты ведь не в таком положении: у тебя премилый особнячок на Фонтанке, свой повар, и вдруг ты почему-то хочешь кормить меня в ресторане, даже не в клубе, как будто мы не могли там пообедать в крайнем случае?
— Видишь ли, у меня есть на это причины.
— Вполне в этом уверен, но меня удивляет, какие они?
— Мне нужно поговорить с тобой наедине.
— Разве мы не могли это сделать у тебя дома?
— Не могли.
— К тебе приехал кто-нибудь?
— Нет!
— Случилось что-нибудь с поваром?
— Если хочешь — да, случилось…
— Жаль, хороший повар! Я любил обедать у тебя. Что же произошло?
— Произошло то, что ни этого повара, ни «особнячка на Фонтанке», как ты говоришь, у меня больше нет…
— Да не может быть! Ты себе покупаешь новый?
— Нет. Мне пришлось продать все, что у меня было, потому что ту жизнь, которую я вел до сих пор, мне поддерживать будет не по силам…
— Что же? Долги заели?
— Нет у меня долгов.
— Странный ты человек! Русский дворянин — и без долгов! Ты, право, единственный; я всегда говорил, что ты — единственный… Значит, проигрался в карты?
— Нет, дело не в картах.
— То-то! Для того чтобы тебе разориться от карт, нужен солидный проигрыш и о нем непременно говорили бы, а между тем я ничего не слыхал… Ведь судя по тому, как ты жил, у тебя было хорошее состояние.
— Состояния у меня никогда не было. Я получал тысячу рублей в месяц. Вот и все…
— Тысячу рублей в месяц! Это слишком хорошо на одного» Откуда ты их получал?..
— Как тебе сказать? Не знаю…
— Что за пустяки!.. Тысяча рублей в месяц — неизвестно откуда! И это что-то не совеем правдоподобное.
— А между тем это так. Я получал до сих пор по тысяче в месяц, а теперь ничего получать не буду.
— Неприятная перемена — надо правду сказать!.. Но раз ты заговорил со мною о своих делах, рассказывай подробности — они слишком интересны…
— Для этого я и позвал тебя сюда обедать. Видишь ли, мы до сих пор были друзьями и, надеюсь, ими останемся. Так вот слушай. Кроме тебя, у меня никого близкого нет. Я никогда не знал ни отца, ни матери, ни сестры или даже дальних родственников. И ни с кем в жизни, кроме тебя, не сходился. Знаю я почти весь Петербург, но друг — один ты мне…
— Все это прекрасно! Но ведь ты же дворянин и знаешь свое происхождение.
— Да, я дворянин по паспорту и значусь Александром Николаевичем Николаевым… Николаевых слишком много… Родословную свою я никак не мог установить, да и не только родословную, но и ни у кого не мог допытаться, кто же мой отец и мать.
— Ты говорил, что они умерли, когда ты был ребенком.
— Я говорил так, чтобы избежать дальнейших расспросов. На самом же деле я не знаю, умерли они или нет, где они и кто они.
— Разве у тебя нет метрического свидетельства?
— Нет. У меня только паспорт, выданный нашим посольством в Париже. Детство свое я провел там, там же и воспитывался.
— Хорошо, но ведь кто-то должен был воспитывать тебя?
— Меня воспитал старик, которого я звал по имени и отчеству — Иваном Михайловичем.
— Но у него была фамилия?
— В Париже он жил под фамилией Люсли, но я не убежден, что она подлинная.
— Странно! А где этот старик?
— Он умер и умер скоропостижно, от удара. Однако он словно предчувствовал свою смерть. Он призвал меня к себе и передал мне пакет с тем, что если что случится с ним, то я должен этот пакет распечатать и поступать сообразно данным там мне указаниям. Я знаю, что через неделю он умер.
— И ты распечатал пакет?
— В нем были паспорт, чек на двадцать тысяч франков и письмо. В письме мне было сказано, что я должен оставить Париж, отправиться в Петербург и устроиться там на эти двадцать тысяч франков и что затем я буду получать ежемесячно по тысяче рублей через банкирскую контору… Все так и было. Как оно ни кажется тебе странным — мне все это представлялось совершенно естественным и казалось, что так и будет всегда продолжаться. Однако в прошлом месяце управляющий сказал мне, что выдает деньги в последний раз и что больше я получать их не буду. Обстоятельства изменились. Я почему-то лишился выдачи и никаких других объяснений мне дано не было. Как я его ни расспрашивал — ничего не смог от него добиться.
— Что же ты теперь намерен делать?
