— Тогда покажи амулеты, доказывающие твое посвящение! — сказал Али.
Крыжицкий достал купленные им вчера у Ореста амулеты и показал их. Тот сперва взглянул на них благоговейно, но потом, вдруг схватив один из амулетов, покрутил его и, задрожав всем телом от злобы, прохрипел сдавленным голосом:
— Это мой амулет!.. Ты, совращенный гяурами, не знал, что каждый даи-эль-кебир имеет на амулетах свой опознавательный знак, и тут стоит мой знак!.. Теперь я понимаю все: никакого богатства на мызе нет, но ты послал меня туда, соблазнив этим богатством, чтобы там твой сообщник, этот пьяный гяур, украл у меня священные амулеты для тебя! Ты захотел выдать себя за посвященного в высшую степень и для этого избрал такой путь! Теперь понятно, почему амулеты пропали именно в тот день, когда ты приехал на мызу! Но твое вероломство против высшего не пройдет тебе даром!..
Сказав это, Али кинулся на Крыжицкого, схватил его за горло и повалил на землю.
Между ними завязалась отчаянная борьба. Крыжицкий, защищаясь, успел выхватить собственный кинжал, но Али схватил его за руку и стал отнимать оружие; они несколько минут, боролись со стиснутыми зубами, понимая, что борьба идет не на жизнь, а на смерть.
Хотя Али и был старше с виду, но он оказался сильнее, успел отнять кинжал у Крыжицкого и полоснул им по шее.
Рана была глубокая… хлынула кровь; но ведь достаточно было сделать этим кинжалом и маленькую царапину, потому что его лезвие было отравлено.
Несколько таких царапин Али увидел и на своих руках и в ужасе вскочил, оставив Крыжицкого, истекавшего кровью, который уже хрипел на песке в предсмертных конвульсиях, вздергивая руками.
Увидев царапины на своих руках, Али понял, что и для него все кончено! Он знал, что противоядия здесь не существует, но все-таки бросился бежать, сам не зная зачем и куда. Однако силы его быстро оставляли, яд подействовал, и он упал…
Глава LIV
Прочитав книгу об ассассинах, Саша Николаич захлопнул ее, вполне удовлетворенный своим чтением. Теперь он мог с большею или меньшею вероятностью предполагать, что слова Крыжицкого, причастного к изуверской секте, были ложью! Оресту посчастливилось открыть связь этого господина с Али и теперь оставалось только окончательно удостовериться, что они между собой связаны.
Удостовериться в этом Саша Николаич мог легко. Стоило только поехать в город и проследить, не укрыл ли у себя Крыжицкий бежавшего Али, уверенного, что им совершено не мнимое, а действительное преступление.
Саша Николаич так и решил сделать.
Он позавтракал, велел заложить лошадей и, взяв с собой француза Тиссонье, всегда служившего ему переводчиком, поехал в город.
Там они быстро нашли гостиницу, где остановился Крыжицкий, и Саша Николаич очень удивился, когда после вопроса его об Агапите Абрамовиче привратник как-то смутился и убежал, а вместо него появился сам хозяин.
— Вам угодно видеть господина русского? — спросил он.
— Да! Его фамилия Крыжицкий! — пояснил Тиссонье.
— А вы знаете, что с ним случилось?
— Нет!
— Вы родственники или знакомые?
— Ни то ни другое. Он приезжал к нам на мызу вчера по делу, и нам надо его видеть.
Хозяин вздохнул и поднял взор к небу.
— К сожалению, вы опоздали!.. Его только что нашли на берегу моря зарезанным; а недалеко от него находился труп неизвестного человека, по-видимому, восточной народности.
— Турка? — спросил Саша Николаич.
Хозяин говорил по-французски и разговор шел на этом же языке.
— Может быть и турка! — произнес хозяин.
— Да ведь это наш! — воскликнул Тиссонье.
— То есть как ваш? — задал вопрос хозяин.
— У нас в услужении был турок, который бежал сегодня рано утром и пропал без вести, — пояснил Тиссонье.
— Но, позвольте, вы должны заявить властям!
— Мы с удовольствием заявим о том, что знаем.
— В таком случае, — сказал хозяин гостиницы, — я вас попрошу подняться наверх, там как раз идет допрос турчанки, которая приехала сюда с этим русским! Ужасные нравы у них там, на Востоке!.. В нашем городе и вдруг такое происшествие!..
Саша Николаич и Тиссонье оказали большую помощь при допросе, потому что ни турчанка, ни евнух ни по-голландски, ни по-английски, ни по-французски, ни по-немецки не говорили, зато понимали по-русски, а для допроса требовался переводчик.
Саша Николаич и Тиссонье взяли на себя эту роль.
Саша Николаич переводил с русского на французский, а Тиссонье — с французского на голландский.
Таким образом, полицейский агент смог узнать, что турчанка с евнухом решительно ничего не могут показать по данному делу. Зато рассказ о турке, сделанный Сашей Николаичем, был воспринят полицейским с живым интересом, и он все записал в протокол от слова до слова.
Полицейский опечатал вещи, принадлежащие Крыжицкому (он, собственно, главным образом, и являлся за ними в гостиницу), и ушел, оставив Сашу Николаича и Тиссонье в обществе турчанки и евнуха.
— Да! — сказал евнух. — Наш господин погиб ужасной смертью, но теперь, дело прошлое, можно и говорить!.. Он был достоин такой смерти!
— Вот как? — удивился Саша Николаич. — Почему вы так думаете?
Евнух, как бы спохватившись, что у него от излишнего волнения вырвалось из уст неосторожное слово, сейчас же стал отнекиваться:
— Впрочем, я ничего не знаю!.. Я говорю так, потому что люблю составлять гороскопы, а по гороскопу выходило, что наш господин умрет страшной смертью!
Разговор евнуха о гороскопе показался Саше Николаичу не совсем искренним и правдоподобным, и он, желая узнать о жизни Крыжицкого возможно больше подробностей, решил прикинуться, что знает больше того, чем это было на самом деле.
— Ваш господин, — сказал он, — принадлежал к секте…
Евнух вздрогнул.
— Вам известно об этом? — проговорил он, строго сдвигая брови.
— Да, я могу судить по некоторым данным…
— А вы знаете, какая это секта? — спросил евнух.
— У нас их называют «ассассины», — сказал ему Саша Николаич, — а у вас «исмаилие», кажется?
— Да. Это ужасная секта, над которой висит проклятие каждого правоверного!
— Но, в таком случае, как же вы служили ему, если вы — правоверный мусульманин? — спросил Саша Николаич.
Евнух долго молчал, не зная, что ответить. Прямо поставленный Сашей Николаичем вопрос застал его врасплох.
— Видно, я вам должен сказать правду! — произнес он наконец. — Фатьма, оставь нас! — обернулся он к турчанке.
Та, сверкнув глазами из-под окутывавшего ее лицо платка, все же послушно встала и вышла в соседнюю комнату.
