Орест Беспалов мог забыть о принятом на себя обязательстве, но сознательно не выполнить его не мог. Сознанье обязанности портило теперь ему всякое удовольствие и, вспомнив про записку, он уже не мог дольше оставаться в трактире, а должен был идти к Саше Николаичу.
Совершенно пьян Орест не был еще. Он был только, как он это называл, «в полгубы». Но и в таком состоянии он не дерзал являться к Саше Николаичу через парадный вход главным образом из скромности перед слугами, которым нельзя было подавать дурной пример. Поэтому он сначала отправился обходом, через сад, к окну кабинета, где еще надеялся застать Сашу Николаича.
В сумерках петербургской ночи он увидел издали, что окно открыто. Тогда он стал насвистывать «Гром победы раздавайся!» и бодрым шагом направился вперед.
Саша Николаич сидел у себя в кабинете и мечтал, забыв обо всем.
Николаев не думал ничего определенного, его мысли расплывались как-то вместе с сумерками ночи в природе, но так как вся земная природа вращалась вокруг солнца, то и мысли Саши Николаича сами собой вращались вокруг княгини Марии. И он, думая о ней, прислушивался, не раздастся ли соловьиная песнь, и как будто даже загадал, что все тогда будет хорошо. И ему так хотелось, чтобы все было хорошо, что он вытянул шею, уверенный, что сейчас услышит соловьиный свист…
Свист действительно раздался, но это был мотив «Гром победы раздавайся!», который выдавал Орест с большим чувством, но, разумеется, это не было похоже на пение соловья…
Несоответствие ожидания с действительностью было так резко для Саши Николаича, что он вздрогнул.
— Это вы, Орест?.. — сердито произнес он, издали еще заметив на дорожке сада силуэт Ореста.
— Я, гидальго!.. — стараясь попасть в тон ночной тишины, но тем не менее хрипло произнес Орест.
Саше Николаичу никого не хотелось видеть в эту минуту и он сделал невольное движение, чтобы захлопнуть окно.
— Остановись, гидальго!.. Все остановись… Остановись само время, ибо сейчас Орест Беспалов будет удостоен с вашей стороны всякой благодарности!.. Прошу, гидальго, сделать мне почетную встречу, как это бывает, когда является посол от лица, носящего титулы…
Говоря это, Орест Беспалов подходил и, важно закинув голову, передавал Саше Николаичу в вытянутой руке сложенный лист бумаги.
— Что это? — спросил Николаев.
— Вы видите, гидальго, что до сих пор я подавал надежды, а теперь подаю записки, или, по крайней мере, одну записку, которая для вас ценней прочих всяких…
Он расшаркался на песке перед окном, раскланялся и, отдавая записку, проговорил:
— От ее сиятельства княгини Сан-Мартино…
— Что вы сочиняете? — не поверил сначала Саша Николаич. — Записка от нее?..
— От нее самой!
Саша Николаич схватил коробку с серниками и засветил восковые свечи.
«Помните, — прочел он, — что я сказала Вам, ни под каким предлогом не отдавать денег; найдите возможность увидеться…»
Саша Николаич прочел снова и снова, и теперь для него это была вовсе не песня соловья — вся его душа трепетала и пела…
Записка была написана на продолговатом куске синей бумаги, золотообрезной…
— Откуда вы взяли это?.. Вы говорили с ней?.. Вы видели ее? — стал спрашивать Саша Николаич Ореста.
— Я говорил с нею и видел ее! — произнес Орест, усаживаясь на подоконник с ногами.
— Когда?
— Сегодня утром.
— И вы до сих пор не отдали мне записку?
Орест почесал за ухом, чувствуя себя виноватым в этом пункте.
— Я хотел продлить вам удовольствие! — соврал он и сейчас же почувствовал, что вышло совсем неудачно.
Но Саша Николаич в это время уже в десятый раз перечитывал строки, написанные княгиней, и уже забыл про Ореста.
— Да! Ну как же она дала эту записку? — вспомнил он вдруг опять.
— Я получил приглашение, — начал было рассказывать Орест.
Но Саша Николаич опять перебил его возгласом:
— Батюшки!.. Да что же это такое?.. Ведь это же — расписка дука дель Асидо в получении денег от моего отца! Ну да!.. Та самая, которая, как мне помнилось, была в документах, оставшихся после моего отца!..
Дело было в том, что карандашные строки, написанные Марией, оказались на оборотной стороне расписки дука дель Асидо.
— Позвольте, гидальго! — заговорил Орест. — Какая расписка дука?
— Очень важная для меня! — ответил Саша Николаич. — И вам ее дала княгиня Мария?..
Вся история с написанием записки произошла так скоро, и после нее Орест так быстро вылетел в окно, что у него все подробности спутались и он не мог себе дать отчет, что бумагу, на которой была написана записка княгиней Марией, он сам же вытащил из своего кармана. Да и неинтересно ему это было…
— Да, она сама мне ее дала! — подтвердил он.
Усевшись спокойно на окне, он почувствовал большое утомление после выпитого вина и заклевал носом. Ему хотелось спать… И он заснул…
Глава XLI
Супружеская сцена
На другой же день утром дук дель Асидо получил от Николаева письмо, в котором тот в очень вежливой форме извещал его, что по изменившимся обстоятельствам он, Николаев, не считает себя более обязанным платить по расписке кардинала, так как имеет на руках доказательство, что кардинал вернул по принадлежности все деньги.
Дук Иосиф, прочтя это извещение, вынужден был перечесть его еще раз, чтобы убедиться, так ли он понял, до того оно ему показалось неправдоподобным.
Единственным неопровержимым доказательством того, что деньги были возвращены кардиналом, могла явиться обратная расписка, но для дука было несомненно, что эта расписка была уничтожена во время ночного посещения кабинета Николаева бывшим графом Савищевым.
Правда, она могла упасть во время схватки бывшего графа Савищева с Орестом, но подкупленный лакей на следующий день обшарил весь кабинет и нигде не нашел ни клочка бумаги.
Насколько помнил бывший граф Савищев, в их схватке Орест выхватил у него расписку и они стали отнимать ее друг у друга, разорвали ее и клочки записки вылетели в окно.
Подкупленный лакей на другой день после происшествия, пока все еще спали, обыскал все и за окном, но не нашел ничего. До него никто не мог подобрать расписку, и было ясно, что клочки были унесены ветром, так что собрать их было невозможно. Да и если расписка была найдена, то Саша Николаич сослался бы на нее раньше и не выражал бы желания платить. Ввиду этого в извещении Николаева для дука было много непонятного.
Он взял это извещение и направился к жене. Она, сказавшись больной, сидела в утреннем капоте, с французским романом, но не читала его, а, задумавшись, смотрела поверх книги.
