— Уж и двадцать? И одного довольно!
— Ну, конечно, довольно одного, и мы применим его и без твоего снегиря!
— Например?..
— Сейчас мне разговаривать некогда!.. Предупреди на завтра пани Марию, чтобы она была вечером дома и одна, чтобы сказалась для всех гостей уехавшей; а сам ты с самыми крепкими будь в десятом часу вечера возле дома на Фонтанной. Там, по обычному свистку, я дам знать, что делать… Так ступай!.. Если какие будут изменения, я дам знать.
— Ах, кстати, знаешь, нельзя ли освободиться от этого Пуриша с Финишевичем? — произнес Митька. — Мы их теперь выследили окончательно: они ходят к Иоганну с донесениями и, очевидно, получают деньги от него.
— Ну да, от него! — утвердительно кивнул головой Шешковский.
— Ну, так тем более, значит, надо от них освободиться.
— Ты совсем поглупел.
— Почему поглупел?
— Да потому, что самых простых вещей не сознаешь!.. Ведь если от них отделаться, то все равно других найдут, и тогда распознавай их! А этих мы, по крайней мере, знаем и можем водить за нос, как угодно, и заставлять их давать те сведения, какие нам нужно.
— В самом деле, я поглупел! — сказал Жемчугов. — Делать нечего, надо будет возиться с этой мерзостью!..
— А-а, брат, не все легко делается!..
— Да уж очень они противны!
— Ну, что ж делать! Стерпится — слюбится…
— Ну, а как же насчет снегиря-то?
— Я распоряжусь! Завтра же найдем! И не таких находили.
— Ну, хорошо! Так я пойду… Жемчугов возвратился домой.
Сам он рассчитал, что ему лучше оставаться дома и ждать там Соболева, который мог вернуться и ночью, если с ним случилось что-нибудь такое, от чего он мог освободиться личными усилиями.
Но он прождал напрасно всю ночь. Соболев не возвращался.
Шешковский поставил на ноги почти все, что было подчинено ему, но это оказалось безрезультатно, и Соболева не нашли и на другой день.
Жемчугов не получал никаких известий, терялся в догадках и тревожился ужасно, но, несмотря на свою тревогу, не мог все-таки забыть данное ему Шешковским поручение. Он пошел предупредить пани Марию и, собрав шесть человек, за которых мог поручиться, указал им, чтобы они были в назначенное время у заколоченного дома.
XXIV. НА ДЕЛЕ
В десятом часу Митька Жемчугов с шестью своими друзьями, из которых было двое военных — Синицын и князь Шагалов — находились вблизи дома на Фонтанной. Князь, Синицын и двое еще с ними тихо подплывали на лодке так, будто катаясь, а трое других сидели на берегу и удили рыбу. Трудно было заподозрить, что эти люди пришли за каким-нибудь иным, а не за тем делом, которым были заняты.
С утра погода стояла пасмурная, несколько раз принимался накрапывать дождь, и сгустившиеся облака серым пологом повисли над Петербургом, так что темнота была порядочная, несмотря на то, что на небе сходилась заря с зарей.
Митька, не получивший никаких объяснений в течение дня, не знал, что, собственно, надо будет делать, и не мог объяснить это своим друзьям, но они привыкли верить ему и, в общем, все-таки знали, что дело касается любовницы герцога Бирона.
Ждать им пришлось недолго. Раздался условный свисток, сидевший спиною к дому Митька обернулся и увидел, что откуда-то из этого дома идет густой дым. Еще немного — и показалось пламя: заколоченный дом загорелся.
Без всяких объяснений Митька и все бывшие с ним поняли, что надо было делать. Они кинулись к дому.
Откуда-то Жемчугову подвернулся оборванец и, сделав предварительно известный Митьке условный знак, быстро проговорил:
— Спасайте тех, которые в доме, и отвезите их к пани Марии.
— Понимаю… знаю! — ответил только Жемчугов и побежал вперед.
За ним следовали его друзья.
Они бросились к окнам и стали отдирать доски, стараясь нарочно шуметь и кричать, чтобы обратить внимание на себя.
И Жемчугов, и все остальные понимали, что, как только распространится весть о пожаре, сбегутся на помощь другие, и та, которую им нужно было захватить, может ускользнуть от них.
Князь Шагалов был догадливее других: он схватил огромный булыжник и сбил им железный замок у калитки.
В суматохе Митька заметил удалявшегося оборванца, который кивнул ему головой в знак поощрения и громко сказал:
— Один из двадцати способов.
Когда замок на калитке был сорван, все семеро кинулись во двор, и Митька сообразил подпереть калитку со стороны двора палкой так, чтобы никто не мог отворить ее снаружи, и таким образом им можно было хозяйничать тут подольше.
Пожар разгорался; дом занялся с трех концов, но и со стороны двора он казался таким же нежилым, как и с улицы.
Само собою разумеется, что надо было найти жилую часть дома и там искать ту, которую надо было спасти от пожара.
Направились в сад, и тут, со стороны сада, Жемчугов заметил дверь, отворенную настежь. Он вбежал в дом, как-то бессознательно, сам не зная почему, словно руководимый чутьем, поднялся по лестнице, а там толкнул какую-то дверь. Она растворилась, и Митька увидел распростертую на полу молодую девушку…
Какая была горница, где она лежала, что было в этой горнице и был ли еще кто-нибудь тут, Жемчугов не заметил; он быстро схватил девушку на руки и кинулся с нею вниз, чувствуя, что время терять было нельзя, потому что дым сильно давал себя знать, и пламя могло показаться и здесь в каждый миг.
Внизу на помощь Жемчугову подоспели остальные. Они вынесли девушку, бывшую в обмороке, из калитки к реке, положили ее в лодку и закутали в оставшийся там плащ.
Жемчугов, князь Шагалов и Володька Синицын сели в лодку и заработали веслами, а остальные четверо остались у пожара, чтобы помогать тушить его.
Народ уже сбежался, и вокруг пожара уже началась обычная суматоха. На колокольне недалекой Симеоновской церкви били в набат, но было очевидно, что отстоять дом трудно и что он должен сгореть дотла…
Лодка между тем быстро направилась по Фонтанной к Невскому. Там князь Шагалов выскочил на берег и без церемонии остановил первую попавшуюся карету.
Из последней послышался грубый голос:
— Ну, что там еще? Кто смеет останавливать?..
— Я — князь Шагалов, — проговорил князь, подходя к двери.
— Ну, а я, — послышалось из кареты, — барон Цапф фон Цапфгаузен… Что вам еще нужно от меня?.. Мы еще будем иметь время свести с вами наши счеты!
Барон счел все-таки приличным случаю вспомнить нанесенную ему князем обиду в виде приклейки к седлу.
— Прошу у вас извинения, барон, но я остановил вас вовсе не для сведения счетов, а вследствие совершенно экстренного обстоятельства, как дворянина, так как в нашей помощи нуждается женщина.
