— Нет, тут надо что называется «понимать масть». Впрочем, в отношении девушки ясно сказано, что с нею «все может быть»…
— Так!.. Но постой: ведь надо выяснить, что, собственно, должно случиться с нею, чтобы это было в интересах…
— Справедливости! — коротко сказал Шешковский.
— Ну, вот в интересах справедливости желательно ли, чтобы она попала снова в такие условия, при которых герцог имел бы к ней доступ?
— Разумеется, ибо только на этом государыня может убедиться, какова его преданность!
— А для того, чтобы она могла убедиться в этом, надо сделать так, чтобы доступ Бирона к девушке происходил под нашим наблюдением.
— Конечно, для него тайным.
— Не только для него, но и для всех других. Теперь, если отвезти девушку к доктору Роджиери, то этот итальянец сумеет или совершенно укрыть ее от нашего наблюдения, или, во всяком случае, сделать его затруднительным.
— А потому молодую девушку надо обставить так, чтобы герцог мог видеть ее, но чтобы она не была у доктора Роджиери. Это — первая задача. Теперь относительно Соболева.
— Ну, с этим легче! Он оказался находчивее, чем можно было ожидать: сумасшедшим он прикинулся. Словом, с ним будет легко…
— Нет, именно с ним дело гораздо сложнее, — возразил Шешковский. — Велено найти человека…
— Ну, что же, разве нельзя найти человека помимо Соболева? Ведь сам же ты…
— Да в том-то и беда, что картавый немец знает Соболева в лицо!..
— Да, мы с тобой, кажется, так запутались, что никто и распутать не сможет!
— Видишь ли, — ответил Шешковский, — я думаю, что нам никого и не нужно, авось, сами справимся! Ну, в крайнем случае генерал укажет!
— Мне кажется, что все-таки придется на некоторое время скрыть из Петербурга девушку так, чтобы ее никто не мог достать, а в это время постараться удалить итальянца Роджиери и, когда его здесь не будет, вернуть девушку опять, выказав таким образом преданность пред герцогом Бироном, и тогда он сам пойдет в ловушку.
— Так что во всяком случае первое, что придется сделать, — скрыть девицу?
— Безусловно.
— Но куда ты скроешь ее? — спросил Шешковский.
— Еще не знаю, но чувствую, что что-то тут можно сделать.
— Хорошо! А я чувствую, что могу взять на себя Соболева.
— И тоже спрятать его?
— Да, вообще уладить все в отношении его!
— Ну, хорошо! Так и разделимся: я возьму на себя молодую девушку, — решил Жемчугов, — кстати, мне у пани Ставрошевской и орудовать легче; а ты займись
Соболевым. Но только надо действовать, не теряя времени! Ведь у нас всего только ночь в нашем распоряжении, а завтра к утру все должно быть сделано!..
— Тогда ты отправишься сейчас к Ставрошевской, но для того тебе надо будет поднять весь дом у нее.
— Не бойся! У меня есть помощник!
— Помощник?..
— А вот сейчас узнаем, тут ли он! — и Жемчугов, взяв свечку, пошел к себе в комнату, сказав Шешковскому, чтобы он оставался у двери и не выходил.
Как только комната Митьки осветилась, в оконное стекло зашуршал песок, в первый раз осторожно, а затем резко, очевидно, брошенный во второй раз в нетерпеливой досаде.
— Ага! Ты здесь! — проговорил Жемчугов, подошел к окну, поднял его и, высунув голову в сад, сказал: — Грунь!
— Ты чего же это, идол, не идешь? — заговорил из сада голос Груньки.
— Молчи, глупая!.. Тут, брат, важное дело. Поди сейчас же к пани Марии; если она спит, то разбуди ее и скажи, что мне нужно немедленно видеться с нею, так чтобы ты провела меня тихонько к ней и никто этого не знал и не видел. Да скажи ей от меня: «Струг навыверт», и чтобы она не артачилась. Ну, беги!.. Говорят тебе, беги, дело важное. Я сейчас за тобой к вам, к заднему крыльцу, подойду. Ты туда спустись ко мне с лестницы и дверь мне отворишь.
Грунька, очевидно, хорошо вымуштрованная Жемчуговым, немедленно послушалась, раз речь шла о серьезном деле, и в саду немедленно затих ее удаляющийся шорох.
Жемчугов опустил окно и сказал Шешковскому:
— Ты слышал?
— Одно слово, везет тебе! — проговорил тот. — Недаром я всегда говорю, что у тебя удивительное счастье на удачу!
— Ну, вот я на него-то и рассчитываю! Потому и говорю, что чувствую, что у меня выйдет.
— Надо, чтобы вышло! — серьезно сказал Шешковский. — Потому что такого серьезного дела у нас никогда еще не было. Ведь если оно нам удастся, то мы освободим Россию от временщика!
— Аминь! — сказал Жемчугов. — Ну, я иду. А ты делайся, как знаешь, с Соболевым! — и Жемчугов, захватив шапку, плащ и шпагу, не без труда вылез в маленькое окно и исчез в чаще сада.
В это время в доме герцога доктор Роджиери, Иоганн и сам Бирон совещались, приводя в известность открывшиеся им обстоятельства.
Самым важным из этих обстоятельств казалось им то, что в человеке, которого нашли в подвале и который был заперт туда доктором Роджиери, потому что пришел вслед за Эрминией, Иоганн узнал того самого «наглеца», как он выражался, который вскочил к нему в лодку. Это доказывало, что за Эрминией следили. А так как в Петербурге, вероятно, никто и не подозревал о ее существовании, то было правдоподобно и даже весьма вероятно, что следили за ней из самой Гродны, и этого человека надо было во всяком случае допросить подробно, чтобы установить его связь с Гродной.
Роджиери, со своей стороны, доказывал герцогу, что если его светлость не боится никаких толков и пересудов, потому что находится выше всякой молвы, то он, бедный доктор, зависит всецело от общественного мнения и для него будет очень прискорбно, если его имя будет соединено молвой с какой-то неясной историей, где страдательным лицом является молодая девушка, к которой, вероятно, будет возбуждено общее сочувствие.
Но Бирон ни о чем не хотел слышать и упрямо настаивал на своем, говоря, что желает этого, и уже раз дал какое-либо приказание, отменять его никогда не отменяет.
И вот, после долгих напрасных убеждений и даже просьб, Роджиери решился еще раз испытать свою силу над Эрминией и сделать последнее усилие, отправившись к дому, где жила Ставрошевская, чтобы там вызвать ее посредством внушения на расстоянии к себе на улицу.
Для того, чтобы ему беспрепятственно пройти уличные ночные рогатки, его вызвался проводить имевший ночной пропуск Иоганн.
XXXIX. ПОРЧЕНАЯ
Когда Жемчугов подошел к заднему крыльцу дома, где жила Ставрошевская, Грунька уже ждала его у дверей и повела его к барыне, которая не ложилась еще в постель, потому что с тех пор, как у нее в доме была больная, она не спала ночью, а все время тревожно прислушивалась и только урывками, самое большое на полчаса, забывалась сном, сидя в кресле.
