Бирон слушал, прикусив свои тонкие губы.
— Но ведь я же ясно приказал отвезти ее к доктору, — повторил он.
— Она, между прочим, — тихо и раздельно, слог за слогом продолжала Ставрошевская, — пугала меня тем, что через своих друзей, которые будто бы уже нашлись у нее в Петербурге, обратится к государыне и доведет до ее сведения, как поступают с нею.
— Если прикажете, ваша светлость, — быстро спросил Ушаков, — то молодая девушка будет немедленно разыскана, схвачена и привезена, куда будет угодно вашей светлости.
На этот прямой вопрос Бирон не мог дать сейчас прямое приказание. Видимо, упоминание имени государыни возымело на него свое действие. Очевидно было, что герцог, действовавший всегда по своему личному произволу, зная заранее, что императрица Анна Иоанновна покроет и одобрит всякое его самовольство, на этот раз не хотел, чтобы дело доходило до нее, и чтобы она узнала о существовании этой молодой девушки, и о том, что он имеет к ней какое-нибудь отношение.
Наступило тяжелое, продолжительное молчание; его прервал Андрей Иванович Ушаков.
— Вот ягодки, ваша светлость! — сказал он Бирону, передавая ему вазу с земляникой. — Они, кажется, отменно-превосходные!
Бирон отстранил от себя землянику, встал и, не простившись, уехал к себе домой в карете один.
XLIII. НЕПОНЯТНОЕ СТАНЕТ ВПОСЛЕДСТВИИ ПОНЯТНО САМО СОБОЮ
Бирон уехал, а за ним сейчас же и Ушаков. Пани Мария, проводив их обоих, поднялась наверх, где ждал ее Митька Жемчугов.
— Высокие, однако, гости были у вас! — встретил он Ставрошевскую, мотнув головой и подмигнув глазом.
— Не знаю, что из всего этого выйдет! — раздумчиво произнесла пани Мария. — Я все сказала так, как мы условились, то есть что Эрминия отправилась в Гродно, что у нее оказались в Петербурге друзья… А вы доставили ее в Петергоф?
— Да, и поселил вместе с этой сантиментальной старой девой.
— Мне можно будет навещать их?
— Я думаю, это будет неосторожно. За вами, вероятно, будут следить агенты Бирона; они у него не Бог весть каковы, но все-таки с ними надо быть осторожным.
— Ах, кстати! — сказала Ставрошевская. — Нет ли у вас одного или двух людей, которые были бы на все готовы?
— Есть один такой! — сказал Жемчугов, думая про Ахметку.
— Его можно нанять?
— Ну, нет! Этот не таков, чтобы его нанимать.
— Нет, мне надо вопрос поставить просто: заплатить и чтобы было кончено…
— Таких нет у меня! А, впрочем, подумаю. Если найдется, пришлю. Ну, значит, пока все обстоит благополучно! — закончил Митька. — Я теперь пойду домой и отдохну немного, потому что ведь всю ночь возился и ни на минуту глаз не сомкнул.
Он отправился к себе домой, но ему не суждено было немедленно предаться отдыху.
Дома его ждал Пуриш с Финишевичем.
Положительно страшные это были люди! Они пришли к Жемчугову ни более ни менее как с откровенным признанием того, что были наняты картавым немцем, бироновским Иоганном, следить за ним, Митькой Жемчуговым, но что немец оказался мазуриком, обсчитал их, и они теперь готовы служить ему, Митьке, и исполнять всякое его поручение.
— А на что мне вас? — даже рассердился Жемчугов. — Я пить и один умею, без помощников! А компания вы для меня неподходящая!..
— Отчего же неподходящая? — серьезно спросил Финишевич, расправляя усы.
— Пьете мало, — ответил Митька.
— Да нет, мы отлично умеем пить! — снова пустился в рассуждения Пуриш.
Но Митьке так хотелось отделаться от них, что он, не желая и слушать ничего, чтобы освободиться, послал их непосредственно к Ставрошевской, вспомнив, что ей нужны были какие-то люди. О том, были ли эти два почтенных друга подходящими для пани Марии или нет, Митька не заботился, а просто ему хотелось, чтобы они ушли и оставили его в покое.
Средство подействовало: Финишевич и Пуриш взялись за шапки и немедленно исчезли, а Митька завалился спать.
Пани Ставрошевская видала пред тем мельком и Пуриша, и Финишевича. Очень может быть, что они даже были уже как-нибудь в числе той массы мужчин, которая посещала ее; но так как они решительно ничем замечены не были, то Ставрошевская не обратила на них никакого внимания. Когда они явились от имени Жемчугова, она приняла их совсем как новых для себя людей и, конечно, стала пристально вглядываться в них.
Заговорил с ней Пуриш, который был словоохотлив до болтливости, иногда переходившей всякие границы. Он прямо приступил к делу и, сославшись на Жемчугова, сказал, что тот прислал их, потому что пани Марии нужны двое людей, что они готовы разговаривать серьезно и могут сделать все, конечно, в зависимости от той суммы, которая будет предоставлена в их распоряжение.
Эта форма была, правда, несколько более деликатна, чем простое условие платы, но все же она сводилась к тому же самому, и такая постановка вопроса обещала со стороны этих господ весьма многое.
Ставрошевская очень быстро поняла и оценила Пуриша и продолжала пристально вглядываться в Финишевича. Он молчал, потупившись, как бы не решаясь встретиться взглядом с пани Марией.
Наконец, в самой средине красноречивой тирады Пуриша Ставрошевская вдруг сказала ему:
— Хорошо. Я дам вам свои распоряжения через вашего товарища. Мне лучше разговаривать с одним из вас.
— Это значит, — сообразил Пуриш, — что вы делаете намек, чтобы я ушел?
— Вы, как я вижу, очень понятливы, когда вам что-нибудь хорошо растолкуют! — ответила Ставрошевская. — Я именно хочу, чтобы вы ушли и оставили меня с паном Финишевичем!
При слове «пан» Финишевич как будто дрогнул, но Пуриш этого не заметил и продолжал, обращаясь к пани Марии:
— Видите ли, я желал бы немного рассеяться! Ну, куда-нибудь пойти бы, и потому я желал бы получить от вас в виде задатка…
— Ну, вот вам десять рублей! — проговорила, вынимая деньги, Ставрошевская.
Пуриш, взяв их, стал сейчас же откланиваться. В те времена десять рублей были большие деньги, и эта подача была довольно щедрая.
Оставшись наедине с Финишевичем, пани Мария выдержала некоторое время молчание, глядя на него, потом как-то странно улыбнулась и сказала, как будто даже весело:
— Стасю, ведь это — ты!..
— Я, моя кохана!
[4]
— ответил Финишевич.
— Ну, ты меня коханой не называй и вообще всякую близость со мной оставь! — проговорила Ставрошевская по-польски.
— Как будет пани угодно! — вздохнул Финишевич.
— Однако с этими рыжими усами тебя трудно узнать! Ты словно даже ростом стал выше.
