– О, нисколько! Не забудьте лишь тогда о нас, грешных! Кто знает судьбу человеческую! Не гордитесь поэтому, леди; помните, что сегодня человек на высоте, а завтра, глядишь, и нет его!
– Да, бывает так, – опять не утерпел Елчанинов. – Вот у меня товарищ и близкий приятель Кирш; жил, был молод и вдруг пропал, утонул!
Он нарочно упомянул о Кирше, желая посмотреть, какое впечатление произведет на Грубера это имя, но на лице того не выразилось никакого впечатления; он только оглянулся к Вере, как будто спрашивая про Елчанинова, кто это.
Вера назвала Елчанинова и пояснила, что он – один из трех молодых людей, оказавших услугу маркизу де Трамвилю, за что она очень благодарна ему.
– А! – равнодушно произнес Грубер и заговорил о последней придворной новости.
Но Елчанинов, злобное чувство которого против патера так и подмывало сказать ему еще что-нибудь, не дал ему переменить разговор.
– Да, и из этих трех я один пока в целости! – сказал он. – Кирш умер, а с другим, с Варгиным, приключилось сегодня тоже что-то неладное.
Леди Гариссон сидела невозмутимо спокойная, но Вера вдруг дрогнула, и губы у нее шевельнулись.
Елчанинов увидел, что, кажется, он зашел слишком далеко, испугался, что она выдаст себя, и замолк.
– Так вы знаете последнюю придворную новость? – продолжал Грубер, как ни в чем не бывало и как будто ничего не замечая. – Князь Куракин получит на днях полную отставку от всех дел.
– С этим, кажется, можно поздравить вас отец! – произнесла с любезной улыбкой леди. – Если не ошибаюсь, князь Куракин не благоприятствовал вам, и вы его не любили?
– Я всех люблю одинаково! – скромно возразил Грубер. – У меня нет врагов, и если падет князь Куракин, то, вероятно, такова его судьба и он получит то, что заслужил. А вы знаете, что вчера на даче, на рауте, сказал английский посланник? Премилая острота! Вы, леди, как соотечественница, должны порадоваться.
И он стал, смеясь, передавать вчерашнюю остроту посланника.
Несмотря на развязную светскую болтливость Грубера, разговор как-то не клеился.
По выражению лица леди решительно нельзя было догадаться о том, что она думает и как себя чувствует теперь, но Елчанинову было очень тяжело, словно каким-то свинцовым прессом придавили воздух гостиной, и он чувствовал, что то же самое испытывает Вера, хотя и старается всеми силами овладеть собой. Поэтому он ощутил большое облегчение, когда появившийся в дверях маститый дворецкий протянул певучим голосом:
– Кушать подано!
– Пойдемте завтракать! – пригласила Вера. – Я надеюсь, вы останетесь с нами? – обратилась она к Груберу.
Тот встал и, к удовольствию Елчанинова, начал прощаться, отговариваясь тем, что ему некогда и что он должен ехать в Петергоф, где жил тогда государь.
Вера не удерживала его и проводила до двери следующей комнаты.
Здесь, у этой двери, Елчанинов видел, как Грубер сказал ей что-то, от чего она удивленно вскинула на него глаза, но он, не дав ей говорить, как-то отрывисто поклонился и, повернувшись к ней спиной, вышел быстрыми, решительными шагами.
За завтраком Вера казалась озабоченной, часто задумывалась и спохватывалась, и заговаривала лишь тогда, когда прямо обращались к ней.
Леди Гариссон методично ела вкусные кушанья и запивала их венгерским вином; повар в бывшем доме князя Верхотурова был отличный, винный погреб, по-видимому, тоже.
Елчанинов почти ни к чему не прикасался, он очень устал в течение сегодняшнего утра, но есть ему вовсе не хотелось.
Эта усталость была не столько телесная, сколько нравственная. Да и в самом деле, ему приходилось переживать самые противоположные и разнообразные чувства.
После завтрака они все трое спустились к Варгину; тот спал глубоким сном; леди Гариссон сказала, что, если он проснется до вечера, ему лучше всего дать миндального молока, в случае же, если он будет жаловаться на головную боль, поставить к икрам горчичники. Затем она собралась уезжать, предупредив, что заедет сегодня вечером.
Она и Вера ушли, а Елчанинов остался вместе с Максимом Ионычем возле Варгина. Сюда ему, когда наступило время, и обедать принесли.
Сидеть Елчанинову было ни весело, ни скучно; карлик оказался довольно разговорчивым собеседником, и они незаметно проболтали с ним несколько часов.
Наступил уже вечер.
Вдруг послышались быстрые шаги и шуршанье женского платья. Елчанинов думал, что это леди Гариссон, но в комнату вошла Вера. Она была в шляпе и в накидке, очевидно, только что приехала откуда-то и прямо прошла сюда. Она была сильно взволнована и, не переводя духа, как вошла, опустилась на стул и заговорила:
– У меня есть к вам еще одна просьба! Ради Бога, не откажите исполнить ее!
– В чем дело?.. Что такое? – стал спрашивать Елчанинов, не видавший еще ее до сих пор в таком состоянии, в каком она была теперь.
– Представьте себе, – быстро начала Вера, – патер Грубер сегодня, уезжая, сказал мне, что он просит меня не ехать вечером в дом на Пеньках и что мне там быть сегодня нельзя! Как и почему, я не успела у него спросить, потому что он повернулся и ушел. Это меня сильно поразило, но, признаюсь, я думала, что ослышалась или не так поняла. Сейчас я была там, и меня не пустили. Я не знаю, я боюсь теперь, сердце у меня так и сжимается.
– Чего же вы боитесь? – спросил Елчанинов больше для того, чтобы постараться звуком своего голоса успокоить ее.
– Боже мой, – воскликнула Вера, – я не знаю, что они сделали с ним! Я боюсь, что с ним что-нибудь случилось и оттого не хотят пускать меня к нему!
– Что же может случиться?
Вера молча перевела взор на Варгина. Елчанинов понял, что она тревожится и говорит о маркизе, и понял также ее взгляд.
– Но ведь им нет причины иметь что-то против маркиза, – проговорил он опять. – С какой же стати они станут делать ему зло?
– Ах, разве можно знать причины, которыми они руководствуются? От них можно ожидать все – мало ли какие у них соображения! А каковы их поступки – мы, кажется, достаточно знаем теперь.
– Что же вы хотите, чтобы я сделал? – тихо произнес Елчанинов, предугадывая уже то, о чем она хотела просить его.
– Вы один можете узнать хоть что-нибудь сегодня же, сейчас! У вас есть ключ от входа в этот дом. Впрочем, я сама не соображаю того, что говорю... Не сердитесь на меня, но понимаете: ведь это единственная возможность узнать что-нибудь. Я не могу вам указывать, но если вы захотите, то сделаете! – и, понизив голос и глядя Елчанинову прямо в глаза, она добавила: – Для меня!
– Для вас! Для вас! – повторил Елчанинов, а у самого мелькало в мыслях:
«Обо мне она не заботится, а только думает о нем! Господи, за что же это?»
