– А что, если бы вдруг этот человек, который так упорно называет тебя своей женой, стал надоедать и преследовать? – решился наконец он проговорить.
– Тогда я обошлась бы с ним, как с безумным! – спокойно ответила леди, поднося к губам чашку с кофе.
Она была спокойна относительно Станислава, потому что в ее уме уже создалось решение, как поступить с ним.
Убедившись, что Станислав был на воле, она решила, что он станет сам разыскивать ее и узнает, хотя бы от Елчанинова, что она живет на яхте; по всем понятиям, он не утерпит, чтобы не явиться к ней на яхту, а этого только и нужно было леди: если в доме у иезуитов был подвал, то на яхте существовал трюм, куда можно было еще надежнее, чем там, у иезуитов, спрятать Станислава. Поэтому она спокойно ждала его появления и ничуть не тревожилась, что Станислав опять попадет в руки иезуитов; она не предполагала, чтобы он сам вернулся к ним, а забрать Станислава силой им не позволит Елчанинов.
Вахтенный матрос подал сигнал о приближении лодки.
Варгин вышел на палубу и увидел, что к яхте приставал на наемном ялике отец Грубер.
Варгин пошел сообщить об этом леди, уверенный, что она велит поднять трап и не пускать на яхту иезуита. Почему-то ему казалось, что надо было поступить именно так, но он невольно раскрыл рот от удивления, когда леди заявила обратное:
– Конечно принять! Я хочу видеть его!
– Как «хочу видеть»? – возразил Варгин. – От таких людей надо быть возможно дальше. Зачем он тебе?
– А хотя бы затем, чтобы наконец взять верх над ним; это единственный человек, который не поддается мне; до сих пор я еще не встречала мужчины, в конце концов не склонявшегося передо мной; он первый, он единственный не замечает во мне красивой женщины, но я добьюсь своего, ты обязательно увидишь это!
– И смотреть не хочу! – надув губы, проворчал Варгин.
– Ну, тогда не смотри, но вели ввести ко мне сейчас отца Грубера!
Несмотря на то, что Варгин только что заявил леди, что и глядеть не хочет на то, как она будет разговаривать с Грубером, он почувствовал неудержимое желание так или иначе быть свидетелем их разговора.
Когда он ввел иезуита в каюту-гостиную, леди прямо приказала ему удалиться и оставить их вдвоем. Варгину ничего не оставалось, как послушаться ее, и он мрачно ушел и заходил по палубе. Но потом он вспомнил об алькове и о том, что, пробравшись в него через коридор, можно было слышать из-за занавески все, что происходило в гостиной. Он так и сделал. Не замеченный никем, шмыгнул он в коридор и неслышно очутился в алькове, где ясно раздавалось каждое слово, произносимое леди и Грубера.
– Будьте желанным гостем, отец! – сказала леди Гариссон, как-то особенно вкрадчиво растягивая слова и звучно произнося каждый слог. – Я очень рада видеть вас у себя. Садитесь и давайте разговаривать!
– Разговаривать нам не о чем, – сурово остановил ее Грубер, – я просто буду спрашивать вас, а вы мне отвечайте!
– Хорошо, спрашивайте, – рассмеялась леди, – а я вам буду отвечать. Итак, первый вопрос.
Она нисколько не смутилась тоном иезуита и вела себя так, что, наоборот, всякий другой на его месте почувствовал бы смущение; но Грубер был не из тех, которые могут спасовать.
– Первый вопрос, – проговорил он, – правда ли, что вы согнали с яхты брата Иозефа?
– Брата Иозефа я не сгоняла, а уволила своего бывшего управляющего, который стал мне не угоден, и на его место взяла нового.
– Но делать это вы не имели права!
– Как? На своей собственной яхте? Разве я не хозяйка тут?
– Вы знаете, что эта яхта не ваша!
– Нет, она моя по документам, и никто не смеет оспаривать официально мою собственность на нее.
– Против этого я не спорю. Но, расходясь самовольно с братом Иозефом, вы тем самым бросаете открытый вызов нам.
– Храни меня Бог! – воскликнула леди. – Зачем я буду бросать вам вызов? Мы можем остаться друзьями.
– Друзьями остаться мы не можем, потому что никогда не были ими, – возразил Грубер. – Вы были нашей слугой и только.
– И это тяготило меня! Теперь я из слуги хочу сделаться другом или, вернее, просто вашей союзницей, потому что наши интересы сходятся, и ввиду этих общих интересов мы можем помогать друг другу, – твердо заявила леди.
– Но денежной помощи вы не получите! Она возможна только при условии, если все расходы будут вестись одним из наших братьев.
– Денежная помощь мне совершенно не нужна теперь.
– Вот как? Но подумайте, хорошо ли вы рассчитали?
– Я рассчитала хорошо. Будьте уверены. Теперь второй вопрос?
Выходило так, что спрашивал не отец Грубер, а как будто она предлагала вопросы. Грубер поморщился.
– Давно ли вы вступили в сношения с Митавой? – спросил он, видимо, желая озадачить ее.
– Неделю или, может быть, дней восемь тому назад! – невозмутимо ответила леди.
– И вы сознаетесь в этом?
– Что значит «сознаюсь»? Это выражение не подходит, отец! Вы меня спрашиваете, я вам сообщаю. Да, я вступила в сношения с Митавой, но для того, чтобы лучше знать, что там делается, и извлечь из этого пользу.
– Для себя?
– Каждый человек заботится прежде всего о себе, а если другие захотят жить со мной в дружбе, – подчеркнула она, – то и они получат свою выгоду.
– Но какие гарантии у этих других, что они не будут преданы противной стороной?
– Им служат гарантией их собственный опыт и наблюдение; пусть они действуют соответственно им.
– Вы хитры, – сказал патер Грубер, – и изворотливы!
– Я женщина, и, вероятно, недаром говорят, что хитрость у женщин заменяет ум.
– Вам и в уме нельзя отказать.
– Благодарю вас; похвала в устах такого человека, как вы...
– Напрасно вы стараетесь обвести меня! – вдруг круто остановил ее Грубер. – Есть еще третий вопрос. Как вы осмелились выпустить из заключения Станислава, а потом офицера Елчанинова?
– Как? – удивилась леди. – Это еще что за обвинение? Правда, я хотела увести от вас своего мужа вчера поздно вечером, думая, что он заперт у вас в подвале, но этот подвал, когда я спустилась в него, оказался пустой, а об этом офицере Елчанинове я даже и не знала, что он был у вас заключен, и потому ниоткуда освобождать его не могла.
Услышав это, Грубер сухо произнес:
– И это все, что вы можете сказать? Судя по первым вашим ответам, я ожидал, что вы придумаете что-нибудь более остроумное, чем простое и голословное отрицание факта.
– Но уверяю вас, что это правда!
