Ему приходило не раз в голову: уж не выкинул ли князь Иван какую-нибудь штуку над собой, получив от Лестока неудовлетворительный ответ. В том же, что этот ответ был неудовлетворителен, Левушка убедился теперь вполне. Ему почему-то казалось, что, будь все хорошо, князь Иван должен был бы вернуться раньше.
«Вот он!» – сказал наконец себе Левушка, заслышав издали скрип каретных колес по снегу, а затем, увидев из окна, как князь Иван вышел из кареты и быстро прыгнул на крыльцо, войдя в дом, побежал ему навстречу.
– Ну, сто, сто, холосо все? – спрашивал он, стараясь разглядеть в темной прихожей лицо князя.
– Сейчас расскажу, – ответил тот.
По его голосу ничего нельзя было узнать: он говорил как будто совсем спокойно.
– Ну, сто же, значит, холосо? – спросил опять Левушка, когда они через коридор вошли в кабинет.
– Вот что, – начал рассказывать князь Иван. – Это такие обстоятельства, что только руками развести… Представьте себе – оказывается, там воображают, что бумаги принес не я, а другой, и что кольцо не я получил, а тоже другой.
– Как же это так? – разинув рот, удивился Левушка.
– А так, – и князь Иван передал Торусскому слово в слово свой разговор с Лестоком.
– Удивительно, очень удивительно! – заговорил тот, вскочив с дивана, на который было уселся рядом с Косым. – И кто же этот длугой?
– Не знаю наверно.
– Отчего же вы не сплосили, кто он?
– Во-первых, оттого, что это было неловко, а во-вторых, я думаю, что догадался… По всем признакам это – Ополчинин.
– Ополчинин? – переспросил Левушка и, нахмурив брови, остановился.
– Конечно. Он в числе награжденных после двадцать пятого ноября поставлен не зауряд, а в число исключительных – значит, оказал особые заслуги. Весьма вероятно, что он был одним из агентов, носивших бумаги во дворец у Па-де-Кале, и переодевался тем самым нищим, которого он видел при нашей первой встрече. Правда, одеяние очень типическое, оно поразило Ополчинина, запомнилось ему, и вот он переоделся в него, в этого нищего…
– Нищего… нищего?.. – про себя повторил несколько раз Левушка. – Да, это стланно, очень стланно!..
– Напротив, мне кажется, очень просто, – начал было Косой.
– Нет, я не пло то, пло длугое совсем – вы этого не знаете, – перебил его Торусский и снова заходил. – Нет, знаете, это все-таки ничего еще не доказывает! Ну, сто ж, сто он наглажден? ну, сто ж, сто он видел нищего? лазве и длугой не мог видеть и одеться? вы же сами одевались…
– Да, но подробности случая в лесу мог знать только Ополчинин, потому что он был тогда со мною. Я никому не говорил, даже вам, тогда…
– Постойте, – остановил Левушка князя Ивана, – значит… ведь это значит, сто кольцо уклал Ополчинин у вас!.. Погодите, давайте лазбелем это по полядку. Это обвинение слишком сельезно.
– Давайте разберем, – согласился князь Иван, – тут разобраться, кажется, не трудно. Предположим, что я это кольцо потерял. Его нашел кто-нибудь другой и мог, пожалуй, оставить его у себя, не возвратить мне; однако, чтобы воспользоваться им, нужно было не только знать его значение, но и подробности, при которых оно получено. А этого никто не знал, кроме Ополчинина, и весьма вероятно, что он взял…
– Но он мог лассказать кому-нибудь, если вы не лассказывали…
– Постойте, я это обдумал по дороге сюда, домой. Дело вот в чем. Мы заметили пропажу кольца после того вечера, который был у вас… Ну, вот – за игрою в карты я показывал Ополчинину кольцо, потом заснул. Камзол у меня был расстегнут, а Ополчинин оставался после всех, когда мы спали… Я это знаю от Творожникова; он у меня спрашивал, остался ли Ополчинин у нас ночевать тогда, потому что они ушли, оставив его одного у нас.
Для правдивого и честного Левушки предполагаемый поступок Ополчинина казался таким ужасным, что он не хотел верить в возможность его. Но теперь, по-видимому, трудно было сомневаться.
– Неужели и плавда это он? тепель похоже на то выходит, – сказал он. – Сто же с ним делать?
– Да не только с ним, а вообще я не знаю, что еще делать, – проговорил Косой.
Левушка долго молча ходил по комнате, а потом, вдруг остановившись, точно нашел верный исход, обернулся к князю и воскликнул:
– Знаете сто? я ему в молду дам!
Косой не мог не улыбнуться, несмотря на то что ему теперь было не до шуток.
– Нет, я не сучу, – подхватил Левушка, – я плямо поеду и сельезно ему в молду дам… Пусть он меня вызывает. Я не могу иначе.
– Ну, и что же из этого выйдет? – спросил Косой. Левушка долго думал.
– Да, – ответил он, вероятно, наконец убедившись, что действительно из его плана ничего не выйдет, – я лутсе сам поеду к Лестоку и ласскажу ему все, сто знаю…
– Но ведь вы все знаете с моих слов, сами вы ничего не можете засвидетельствовать лично. Вы повторите только мой рассказ.
– Ну, тогда поезжайте к Ополчинину! Какими глазами он будет смотлеть на вас?
– Он может прямо отпереться от всего. Что же, ведь все-таки у нас только предположения, а ничего определенного нет, а чтобы ехать к Ополчинину, нужно иметь в руках прямые улики.
Они оба замолчали и задумались. Левушка опустился на стул у стола, а князь Иван сидел на диване, бессознательно крутя попавшуюся ему под руку веревочку.
– Нет, – снова заговорил он, – положительно это Ополчинин: это посольство Лестока к Соголевым, как же объяснить иначе? И, Господи, как это все спутано – именно то, что должно было служить к устройству моего счастья, служит на пользу моему сопернику теперь.
– Как сопелнику? – удивился Левушка, не знавший об отношениях князя Ивана к Сонюшке.
– Ну, да! Я люблю старшую Соголеву, объяснился с ней, она моя, и я никому не отдам ее.
– Вот оно сто! – протянул Левушка. – Ах, вы, бедный, бедный!.. И она бедная и милая – мне жалко вас… Ну, тепель я еще лутсе буду помогать вам, то есть помогу, вот вы увидите.
Тут только князь Иван вспомнил про стихи и постоянное восхищение Левушки Сонюшкой. И как ни тяжело было у него на сердце, он не мог без некоторой доли умиления смотреть на желавшего им счастья Торусского. Левушка был очень мил в эту минуту.
– А как же вы сами-то? – спросил Косой.
– Сто я сам?
– А помните – стихи?
– Ну, это плосло! То есть не плосло, а я всегда говорил, сто люблю ее, а кто любит, тот желает счастья тому, кого любит… А с вами она будет счастлива. Я и вас тоже люблю… Нет, я должен сделать одну вещь, и я ее сделаю.
– Какую вещь?
– Нет, пока это – секлет. Мне очень хотелось бы лассказать вам, но я не могу, не могу, потому сто обещал, да еще как обещал!.. Нет, но я сделаю… только нужно влемя, влемя выиглать… Мне тепель же нужно будет уехать и, может быть, надолго. Но я для вас поеду… я должен поехать для вас. И сто я медлил до сих пол?.. может, уже все было бы холосо, и вы были бы спасены!..
