– Но что же? Ведь выдумать ничего нельзя, нельзя лгать прямо…
– Лгать! – усмехнулся Шетарди. – Ложь – страшное слово только и больше ничего. Позвольте! Если, например, на вас нападает разбойник в лесу – вы имеете полное право убить его, если сумеете сделать это. Это дозволено всеми писаными законами и нравственными кодексами. Никто не упрекнет человека – ни даже собственная совесть – за такое убийство. Так как же, если убийство допускается при известных случаях самою нравственностью, не допустить известной доли лжи, если от этого зависят существенные интересы всей Европы!..
Лесток слушал очень внимательно.
– Да, может быть, – подтвердил он, чувствуя, что на него действуют и слова Шетарди, и, главное, его убедительный тон.
Он был слишком труслив мыслью, чтобы самостоятельно подыскать опровержение изложенной ему казуистики.
– А господин Бестужев хуже разбойника, – еще с большею убедительностью заговорил Шетарди, видя, что его слова действуют, – посягает на священнейшее право народов – право поступательного и мирного развития… Как же не устранить его.
– Да, – согласился Лесток, – это зло нужно с корнем вырвать… И как я ошибся в нем! Я же ведь первый способствовал его назначению!..
– Значит, теперь можно с легким сердцем способствовать его падению. Вам он обязан местом вице-канцлера – пусть благодаря вам же он лишится этого места. Надо уметь исправлять свои ошибки, – закончил Шетарди, сам улыбаясь своей шутке.
Слишком долгое отсутствие их могли заметить в ложе государыни, надо было идти. Но главное было уже условлено между ними – падение Бестужева во что бы то ни стало казалось решенным. Оставалось только найти подходящие к тому средства.
IV
Князь Иван, в одеянии старика нищего, среди окружавших его богатых, иногда сплошь зашитых самоцветными каменьями и бриллиантами масок, чувствовал себя не совсем свободно, да и вообще ему скучно было одному среди веселящейся толпы. Он прошелся на своей деревяшке раза два по залу и затем нашел себе укромное, темное местечко в самом проходе под ложею бельэтажа, в уголке, у бархатной, падающей щедрыми складками занавески, которая, в случае чего, могла совершенно скрыть его вовсе. Здесь он мог сторожить Бестужева, пославшего его в маскарад, если тот пойдет искать его.
Место было очень удобно. Мимо князя Ивана то и дело проходили маски, вовсе не замечая его.
Он рассеянно слушал отрывки маскарадных разговоров, долетавшие до него слова и внутренне продолжал скучать. Все это было то же самое, старое, знакомое. И неужели нового ничего не могут выдумать?
Посредине зала Арлекин, Пьеро, Коломбина и Кассандр начали представлять интермедию. Маски окружили их тесным кольцом и столпились к средине зала.
В это время в проходе, где князь Иван стоял у занавески, остановился спиною к нему капуцин в коричневой сутане, державший под руку даму, одетую в простенький костюм Сандрильоны.
– Погодите! – сказала она.
Косой сразу узнал этот голос, не веря вместе с тем себе. Но он не мог ошибиться – этим голосом могла говорить только Сонюшка.
«Она приехала, она здесь! – радостно задрожало в груди князя Ивана. – Но кто ж это с нею?»
Он постарался догадаться по фигуре капуцина, кто он такой, но сутана и капюшон плотно скрывали сложение переряженного, так что даже о росте его трудно было предположить что-нибудь.
– Ну, зачем нам ждать? Пойдемте лучше смотреть интермедию, – ответил он.
– Погодите! – снова остановила Соня. – Погодите, я до сих пор молчала с вами, теперь мне нужно поговорить.
– Здесь? в маскараде? Мы здесь для того, я думаю, чтобы веселиться. Мы можем поговорить, если хотите – завтра, дома. Нам никто не помешает.
– Нет, именно здесь и сейчас; не только завтра, но, может быть, и через полчаса будет уже поздно. Вы знаете отчего я не говорила до сих пор с вами серьезно?
– Не знаю, но могу сказать только одно, что прекрасно сделали, что не говорили.
– Вот как! Ну, так я вам скажу! Я молчала, потому что могла сказать вам лишь то, что люблю не вас, а другого; я не думала, что, это подействует на вас, и ждала, напротив, что маменька, чтобы сделать мне наперекор, только ускорит свадьбу и справит ее на Красную горку. Поэтому я скрывала до сих пор, и свадьба оттягивалась благодаря тому, что маменька ищет все денег на приданое.
– Ну, а теперь отчего же вы вдруг здесь, в маскараде, куда я настоял, чтобы мы поехали вместе, и ваша матушка… от-чего же теперь вы вдруг заговорили? Значит, вы уже не боитесь, что ускорят свадьбу?
– Значит, теперь не боюсь. И прямо говорю вам, что люблю другого.
– Я это знал и без того, по крайней мере, мог догадываться.
– И что же, вы к этому были равнодушны?
– Вполне. Вы будете моею, я женюсь на вас; может быть, вы поскучаете, поплачете, что ли, в первое время, а потом привыкнете, вот и все. Вы думаете, вы первая выходите так замуж? Таких браков большинство. И, знаете, они самые счастливые.
– Может быть!
– И, несмотря на то что вы не боитесь, что свадьба будет ускорена, я все-таки настою на том, чтобы сделать ее как можно скорее. Завтра же переговорю с вашей матушкой.
– Завтра вы ни о чем не переговорите, потому что будет поздно. Я вам повторяю это. Теперь я могу посоветовать одно – откажитесь от меня.
– Отказаться от вас?
– Да, пока есть время, сейчас же, сию минуту – подите к маменьке в ложу и откажитесь.
– Какой вы еще ребенок! – сказал собеседник Сони после некоторого молчания.
– Вы думаете? Могу вас уверить, что дети иногда, и даже почти всегда, поступают лучше взрослых… по крайней мере – честнее…
– Меня вот что удивляет, – заговорил он, – к чему все эти загадки? Неужели потому только, что мы в маскараде? Я думаю, вы просто хотите интриговать меня…
– Нет, не интриговать, а пробудить в вас доброе чувство, чтобы вы сами поняли то, что вы делаете. Вы говорите, я привыкну к вам! Да подумайте, разве может женщина привыкнуть к человеку, про которого она знает то, что я знаю про вас?
– А что вы знаете про меня?
– Все.
– С одной стороны – это слишком много сказано, а с другой – весьма мало. Что же это все?
Соня нагнулась пред своим собеседником, как бы желая заглянуть через блестевшие сквозь его маску глаза в самую душу его, и размеренно проговорила:
– Хотите, я скажу вам, что знаю про кольцо и про письмо?
Рука капуцина, державшая ее руку, дрогнула. Она вытащила свою и остановилась.
– Вам успели уже наклеветать на меня, – сказал он, справившись с собой. – Но не будем говорить об этом. Все равно это ничего не изменит.
– Ничего не изменит? Значит, на вас так прямо ни просьбой, ни уговором подействовать нельзя?
