Держался он необычайно прямо, высоко закидывал голову и на почтительный поклон доктора, видно, как человек, привыкший к этому почтению и не сомневающийся в том, что оно надлежит ему, ответил кивком головы, тряхнув ею назад и еще более выпрямившись при этом.
— Доктор Герье из Петербурга? — произнес он слова, которыми доктор велел доложить о себе.
Герье ответил утвердительно, сказав, что явился не по личному делу, а от имени госпожи Драйпеговой, и передал рекомендательные письма.
— Как вы назвали фамилию? — удивленно переспросил граф, и, хотя доктор повторил еще раз, он все-таки не мог уловить звуков этой странной фамилии, улыбнулся, покачал головой, прошел к столу и, распечатав письма, начал читать их, сказав доктору: — Вы позволите?..
Сев к столу, он принялся за чтение, но доктора не посадил.
"Однако! — подумал Герье. — Этот аристократ сохраняет свои привычки даже и в своем теперешнем положении!"
Граф Рене быстро пробежал одно письмо, взялся за другое, проглядел его и отложил в сторону; третье письмо было шифрованное и состояло из каких-то знаков, насколько можно было судить издали, вовсе не похожих на буквы французского алфавита.
Граф читал шифр почти так же бегло, как обыкновенное письмо, и только раз заглянул в таблички, которые достал из кармана.
Шифрованное письмо было довольно длинно; на половине его граф обернулся к доктору и проговорил, показывая на стул:
— Садитесь, пожалуйста!
Когда граф кончил чтение, он совсем иначе, ласково и просто, поглядел на Герье.
— Мне рекомендуют вас, — начал он, — как будущего сочлена, — и он назвал одно из тайных мистических обществ, имя которого было известно Герье понаслышке.
Доктор никак не ожидал, что в привезенных Драйпеговой письмах будет идти речь о нем, да еще как о будущем члене тайного мистического общества.
— Простите, — возразил Герье, — я не намереваюсь вступать ни в какое общество!
Граф Рене поднял брови.
— Как же это так? Мне пишет один из самых уважаемых и почетных наших деятелей, что вы готовы уже к достижению одной из высших степеней.
Герье вспомнил свой разговор с Трофимовым и, разумеется, вывел заключение, что это, вероятно, Трофимов делал о нем такие предположения.
— Кто же вам пишет? — спросил он.
— Я вам говорю, один из высших деятелей!
— Господин Трофимов, вероятно?
Граф сморщил брови и покачал головой.
— Нет, я такой фамилии не слыхал!
— А как фамилия того, кто вам пишет?
Граф улыбнулся, как будто этот вопрос, по своей наивности, был достоин улыбки:
— Наши высшие братья принимают фамилии, какие им заблагорассудятся, а мы знаем их лишь по мистическому имени.
— Какое же его мистическое имя?
— Оно может быть открыто только тем, кто его носит!
— Вот видите ли, — заговорил доктор Герье, чтобы сразу покончить с вопросом о тайном обществе, — я никогда ни с кем не сталкивался из оккультистов, масонов или вообще людей, принадлежащих к тайным обществам! Только незадолго перед моим отъездом сюда я был приглашен, хотя совершенно не искал этого, на действительно поразительные опыты, которые были показаны в тайном собрании. Пригласил меня некто Трофимов и затем говорил со мною, причем оказался человеком, достойным доверия и уважения. Но затем, к сожалению, мне пришлось разочароваться в нем.
— Разочароваться?!
— Да, потому что я видел его близкие отношения к человеку, о котором имею полное основание сказать, что он дурной.
— И только-то?
— Разве этого мало?
— Однако как вы еще молоды, доктор, и способны увлекаться непроверенным впечатлением! Если бы хорошие люди отвертывались от дурных и не желали иметь с ними сношения, то эти дурные имели бы возможность творить, что им угодно, и ничем не сдерживаемое зло распространялось бы все больше и больше! Из того, что ваш господин — как вы его назвали? — имеет отношение с дурным человеком, ничего еще не следует. Это может одинаково свидетельствовать как не в пользу, так и в пользу его нравственных качеств. Все зависит от того, как он сам ведет себя.
XLIII
Доктор Герье задумался.
В самом деле, может быть, граф Рене был прав, и он слишком поспешно сделал свои заключения о понравившемся ему сначала Степане Гавриловиче.
Ему было лестно также, что о нем все-таки давали хорошие рекомендации, и это не могло не затронуть его самолюбия.
— Пусть так! — сказал он. — Мне очень приятно, если господин Трофимов рекомендует вам меня, значит, он считает, что я на дурное не способен, и, значит, он считает дурным то, на что именно я считаю себя неспособным. И если он пишет вам…
— О, нет! — перебил его Рене. — Это не он мне пишет, потому что тот, чье это письмо, живет в Германии, он написал в Петербург, а оттуда его письмо препроводили ко мне вместе с другими письмами об этой барыне. Вы здесь находитесь при ней?
— Да, при ней! — подтвердил доктор.
— И знаете, зачем она приехала?
— Нет, об этом не имею ни малейшего понятия.
— Вы давно ее знаете?
— Очень недавно. И попал я сюда по недоразумению, думая, что на ее месте будет не она, а другая.
— Так что вы не посвящены в ее замыслы?
— Нисколько.
— Впрочем, я и не сомневаюсь в этом, потому что если бы вам были известны ее намерения, вы не могли бы отнестись к ним сочувственно, иначе мне не писали бы о вас того, что пишут.
— А разве в ее намерениях есть что-нибудь преступное?
— Преступного, с формальной точки зрения закона, она ничего не замышляет, но, с точки зрения чистой морали, дело не совсем благовидно!
— Вы мне можете объяснить, в чем это дело? Я вам даю слово, что буду молчать, если потребуется.
— А смолчать вы сумеете?
— Будьте покойны, сумею!
— Впрочем, если и проговоритесь, от этого худа не будет, потому что все равно, рано или поздно, она должна узнать, что мы видим ее карты гораздо яснее, чем она сама. Она желает представиться королю и передать ему сведения из Петербурга, якобы в качестве его приверженицы, желающей ему добра. Двор наш, пользуясь гостеприимством России, разумеется, в данную минуту во многом — прямо скажу — зависит от русского государя. И там, в Петербурге, во дворце, борются относительно нас два течения: одно составляют все окружающие государя, находящиеся под влиянием консула Бонапарта, которому король Людовик XVIII не дает спокойно спать в Париже, другое течение представлено одним человеком, и этот человек — император Павел, рыцарски предложивший нам гостеприимство в России. Пока он расположен в нашу пользу, нам нечего бояться никого, и мы можем спокойно ждать, пока состоится торжественный въезд Людовика XVIII в Париж для того, чтобы занять опустевший ныне трон Франции.
